Книга Аптекарский огород попаданки, страница 165 – Ри Даль

Он замолчал, его дыхание было тяжёлым, будто он снова переживал тот кошмар. Я не могла дышать.

Мой брат, раненый, потерянный… И Василий, который полз за ним, рискуя собой. Я хотела что-то сказать, но слова застревали, как камни в горле.

— Когда очнулся в госпитале, — продолжал Булыгин, — мне сказали, что никто не выжил под обстрелом. Никто. А потом… потом пришли другие вести. Ольга… моя жена… Наташа, моя старшая дочь… Их не стало. Болезнь забрала их, пока я… — он сжал кулак, — пока я валялся, беспомощный, сломанный. У меня осталась только Агата. И… эта карточка. Ваш портрет, Александра Ивановна. И альбом Николая.

Он шагнул к своему саквояжу, лежавшему у стены, и достал что-то, завёрнутое в холстину. Его руки дрожали, когда он развернул ткань, и я увидела небольшой альбом в потёртой кожаной обложке. На первой странице, под пожелтевшей бумагой, была она — моя фотокарточка. Я узнала себя: юная, с косой, перекинутой через плечо, в платье с высоким воротом. Мои глаза, серьёзные, смотрели прямо, будто знали, что их увидит кто-то, кого я ещё не встретила. А рядом, на странице альбома, был рисунок — герб, тот самый, что я видела на письмах: скрещённые стрела и сабля на прямоугольном щите.

— Это… — я коснась альбома дрожащими пальцами. — Это тот самый?..

— Да, — ответил Булыгин тихо. — Тот самый. Герб… Николай придумал его для вас. А я… я взял этот рисунок, когда решил сделать печать. Для писем. Для вас.

Я смотрела на фотокарточку, на альбом, и слёзы текли по щекам, горячие, неудержимые.

Печать… Эти письма, книги, что приходили без обратного адреса, что давали мне надежду, что держали меня, когда я была готова сломаться… Это был он. Василий Степанович. Все эти годы — он.

— Я смотрел на ваш портрет в госпитале, — сказал он, и голос его стал совсем тихим, умоляющим. — Ваше лицо… заменило мне иконы. Я был сломлен, Александра Ивановна. Потерял жену, дочь, ногу… себя. Но вы… Ваше бестелесное присутствие не дало мне сдаться… Вы давали мне силы. Я решил, что вернусь, что найду вас, что помогу вам осуществить её мечту. Начал посылать книги, письма… Чтобы вы могли учиться. Чтобы вы тоже не сдавались.

Я подняла глаза, и мир вокруг расплывался от слёз.

Все эти годы, все эти книги, что я читала ночами, все эти строки, что я перечитывала, ища в них смысл, надежду… Это был он. Но почему? Почему он молчал? Почему прятался?

— Почему?! — выкрикнула я, и голос мой сорвался. — Почему вы не сказали?! Почему не открылись? Вы знали, как я искала В.Б.! Почему же вы заставили меня страдать в неведении? Почему, Василий Степанович?!

Он смотрел на меня, и его лицо исказилось от боли.

— Потому что я… — Булыгин запнулся, сглотнул, — потому что я старый вдовец, Александра Ивановна. Инвалид. Урод, от которого все шарахаются. Чудовище, как вы сами меня называли.

Мне вспомнилось, как в гневе, в отчаянии бросала эти слова.

— Я знал, — продолжал Булыгин, — что ни одна женщина не способна… проникнуться ко мне. Знал, что вы… вы тоже так думаете. И я не посмел. Не посмел открыть вам правду, потому что боялся… боялся увидеть в ваших глазах отвращение.

Я покачала головой, чувствуя, как стыд и боль разрывают меня. Чудовище… Монстр… Я называла его так, в сердцах, от бессилия, но я тогда не знала… не понимала…