Книга Аптекарский огород попаданки, страница 166 – Ри Даль

— Нет, — прошептала я, отступая назад. — Нет, вы ошибаетесь. Я… я не…

— Не лгите, Александра Ивановна! — прогремел Василий. — Я видел, как вы смотрели на меня в университете! Как отшатнулись, когда я вошёл! Я видел ваш страх, ваше презрение! И я… я принял это. Потому что знал, что не достоин. Не достоин вас, вашей чистоты, вашей жизни!

— Это неправда! — крикнула я, и слёзы хлынули с новой силой. — Вы не чудовище! Вы… вы спасли меня! Спасли Груню! Вы дали мне надежду, защиту, веру! Как вы могли подумать, что я… что я презираю вас?

Он покачал головой, его глаза блестели, и я поняла, что он тоже на грани.

— Я видел, как вы смотрели на других мужчин, Александра Ивановна. На молодых, здоровых, целых. Я знал, что для вас я… лишь тень. Неприятное обстоятельство, которое вы обязаны терпеть. Я не смел просить большего. Не смел даже мечтать.

Я вспомнила, как отворачивалась, когда его хромота, его шрамы, его боль напоминали мне о войне, о потерях. И мне стало так стыдно, так больно, что я не выдержала.

— Простите меня! — выкрикнула, шагнув к нему навстречу. — Простите, Василий Степанович! Я была глупа, я была жестока! Но я не… я не презираю вас! Вы ошибаетесь! Вы… вы для меня…

Я запнулась, не в силах договорить.

Что он для меня? Я не знала. Или знала, но боялась признать. Его взгляд, полный боли, приковал меня, и я чувствовала, как рушатся все стены, что я строила вокруг своего сердца.

— Для вас я что? — спросил он, и голос его был почти умоляющим. — Скажите, Александра Ивановна.

Я молчала, чувствуя, как слёзы льются водопадом, как сердце колотится, как мир вокруг полыхает от отчаяния. Я хотела кричать, бежать, спрятаться, но вместо этого шагнула ещё ближе, так близко, что почувствовала тепло его дыхания.

— Вы… вы для меня… Вы мне дороги, — прошептала я, и голос мой сорвался. — Вы столько для меня сделали...

Он смотрел на меня, и в его глазах была такая смесь неверия, боли и надежды, что я не выдержала. Я схватила его за руку, сжимая её так, будто могла передать ему всё, что чувствую.

— Я не презираю вас, Василий Степанович. Я… я восхищаюсь вами. Вашей силой, вашей добротой, вашей… вашей душой. Простите меня. Пожалуйста.

Он молчал. Его рука, которую я сжимала, дрожала, и я видела, как он борется с собой, как пытается поверить, но не может. Он покачал головой, отступая назад.

— Не надо, Александра Ивановна, — сказал он тихо, почти шёпотом. — Это называется жалость. А мне этого не нужно. Не унижайте меня этим...

— Прекратите! — крикнула я, и гнев, смешанный с отчаянием, вырвался наружу. — Прекратите говорить о себе так, будто вы ничто! Вы не чудовище! Вы не тень! Вы… вы человек, которого я… — я запнулась. И всё же нашла в себе силы договорить: — …которого я люблю.

Я сказала это. Сказала, и мир замер.

— Не лгите, — хрипло прошептал Василий Степанович. — Не лгите, Александра Ивановна. Вы не можете… Вы не можете любить… меня.

— Я не лгу! — выкрикнула истошно. — Я люблю вас, Василий Степанович! Люблю, несмотря ни на что! Люблю за то, как вы заботитесь об Агате, за то, как вы молчите, когда вам больно, за то, как вы… как вы смотрите на меня, будто я… будто я что-то значу! Я люблю вас, и мне всё равно, что вы вдовец, что вы ранены, что вы думаете о себе! Я люблю вас!

Он смотрел на меня, и я видела, как его броня, что он носил годами, трескается, ломается. Он шагнул ко мне, его трость упала на пол, и он, не думая о боли, о гордости, о страхе, схватил меня за плечи, его руки дрожали, но держали крепко, будто я была его единственной опорой.