Книга Дочь мольфара, страница 23 – Ри Даль

Гостьи ушли.

Мольфар вышел из пристройки, отирая шершавые мозолистые пальцы куском пакли.

— Тятя, почто ты их привечаешь? — спросила Агнешка. — Нет в них добра. И совести нет. Ничего нет, кроме корысти. Погляди на платки их. Кажный по три серебра. Корову целую купить можно. А они и благодарствия словом не оставили.

— Некуда нам корову девать, — ответил Штефан. — Это ж коровник надо и доить её дважды. Кто корову доить будет?

Он чуть заметно улыбнулся, а дочка его вздохнула:

— Не пойму я тебя… Ты всё говоришь, что добро делаешь. Что не можешь иначе. А какое это добро, если они как были алкающими, так и сталось с ними. Не прибавилось им добра ни капельки.

Настала очередь вздыхать Штефану:

— Твоя правда, Агнеш. И твоя же кривда. Я ведь не людям или зверью помогаю. Я помогаю душам. А души, что звериные, что человечьи, не ведают зла. Они чистые всегда. Добра им и так в достатке. Всё в мире — есть добро. Нужно только не на платки глядеть.

— А куда ж? — с грустью поинтересовалась Агнешка.

— В глаза, — уверенно ответил мольфар.

Девушка промолчала.

Она глядела в глаза Каталине. Вот только что глядела. Но разглядела там лишь пустоту и одиночество. За себя Агнешке и вовсе было страшно. Что смогла уличить Каталина в чёрных очах?.. Едва ли добро.

— Агнеш, — Штефан опустился на лавку подле дочери. — У каждого на свете своё предначертание. Моё — быть мольфаром. А оттого делать, что должно, не ища уплаты взамен. Служение моё — и есть плата за силы, которые мне были даны. Пойми, Агнеш, кому подвластна большая сила, тот сам обязан служить людям, а не выжимать из них тот мизер, что им дан. Разве чего-то тебе не хватает? Платка или коровы? Или серебра?

— Нет, тятя, — девушка сникла, пристыженная отцовскими словами. Всё по справедливости говорил Штефан. И пока он говорил, справедливость как будто бы оставалась сама собой. Но, как только отец смолкал, справедливость вновь стремилась поскорее исказиться. — Всего мне в достатке. Всего хватает.

В тот миг Агнешка нисколько не лукавила. Не юлила. Не говорила того, о чём ей самой думалось как-то иначе. Она говорила от сердца и в помыслах своих сетовала не на отсутствие расписных платков или молоконосной скотины.

Её угнетала та непреодолимая пропасть, что пролегла меж людскими страстями и чистыми порывами души. Каждый, ступающий по земле, был с рождения наделён и тем, и другим. Но согласия в этом бесконечном хитросплетении будто бы никогда не наступало.

— Они ненавидят меня, тятя, — горестно вздохнула Агнешка. — Каждый раз за разное. За то, что матушки у меня нет. За то, что отец мой — мольфар. Ведьмой меня кличут, сторонятся, шушукаются, поносят. А на мне нет никакой вины, правда же?

— Правда, Агнеш, — Штефан обнял дочь, крепко-крепко. — Всё правда. Но у других другая правда. И каждому со своей правдой делить судьбу. Когда-то и твоя мать разделила горькую чашу. Так было и есть.

Девушка легонько вздрогнула, когда отец припомнил женщину, что дала жизнь Агнешке и которую сама Агнешка никогда не знала даже самую малость.

— Кем была моя матушка?

— Чистой душой, — спокойно ответил мольфар. — А остальное неведомо и неважно.

Повисла тишина. Агнешка стёрла краем рукава выступившую слезинку.

Ветер уснул, и дождь прекратился. Воссияла улыбчивая луна на небосклоне. И горный склон ненадолго погрузился в обманчиво безмятежный сон.