Книга Дочь мольфара, страница 24 – Ри Даль

Беспокойные зрачки попривыклись к тьме, разрослись чёрной дырой по глазному яблоку и затаились. Голодный взгляд упал на дорожку, щедро облитую лучным свечением. По дорожке шли двое. И заскорузлая тень истового презрения зашевелилась под рёбрами, дала о себе знать.

Двое поторапливались и всё равно брели медленно, стараясь обойти грязные лужи, не замочив ботинок и не замарав подолы. Глаза следили за ними, глаза жаждали мести.

Ослушание — порочнейший из грехов. А все, все они, каждый, кто хоть раз гляделся в эти глаза, рано или поздно ослушивались. И всех ждала кара. Непременно ждала, потому что заблудшим овцам надобно преподать урок.

Две овцы приближались к дому.

Отец Тодор дождался, когда откроется дверь и когда двое войдут восвояси.

Он был необычайно терпелив. Особенно с приездом в Боровицу, многое приходилось сносить. Так многое, что подчас казалось, вот и наступил предел. Однако всякий раз убеждался: есть ещё запас прочности — не убило до смерти, не скосило навзничь. А значит нужно и впредь бороться за праведное деяние. Праведникам всегда хуже других приходится, особенно по части терпения. Только так куётся правое дело.

Ксилла первой ступила в горницу. Каталина — за ней следом. И обе застыли при виде святого отца.

— Отче… — проронила попадья и немедленно бросилась целовать указующий перст.

Однако Тодор отнял руку и смерил недостойную жену свою осуждающим взором.

— Чьи дворы облюбовывали на ночь глядя? — вопросил он со смиренным раздражением.

— От соседки мы, от соседки, — спешно заверила Ксилла. — Захворала она. Вот и навещали. Молились по её душу за здравие.

— Соседка, молвишь… — призадумался отец Тодор. — Уж не та ли соседка, что на выселках живёт?

Он прекрасно видел, по какой дорожке добиралось его семейство. Дорожка задворная, уводящая прочь от Боровицы. По той дорожке мало к кому в гости сходить можно. Разве что в лес. А от леса — к горному перевалу и вниз от водопада — рукой подать до мольфарова жилища.

— Что ты! Что ты! — горячо убеждала Ксилла. — К Зоице ходили. К Зоице. К ней.

— А ты что скажешь? — обратился он к дочери.

Каталина кивнула согласно и добавила:

— К Зоице.

В тот же миг глаза священника заполонило тьмой. Ибо ложь ему вживляли самую лживую из всех возможных. Зоица проживала в совершенно иной стороне. Но даже не сей факт жестоко кольнул праведное сердце. А то, что Каталина не поперхнулась даже, выдавая гнусные слова обмана.

— Чудо с нами стряслось, Отче… — задрожала Ксилла всем своим существом. — Чудо откровения! Молилась наша Каталина за здравие для ближнего, а получила себе исцеление! Бог спослал!

— Бог? — гневно переспросил Тодор. — Не поминай Господа всуе!

Он вцепился в Каталинин платок, стал сдирать с девушки. Вместе с тканью захватил и несколько волосков, которые немедленно выдрал из её бестолковой головы. Каталина вскрикнула. Шея её выставилась на свет. И тогда-то отец разглядел свежий шрам на горле, и взревел как зверь, мечущийся в пожаре.

Его жестокий рёв сотряс весь дом, подобно грому, что уже затих. Однако теперь бушевала иная стихия. И была она куда страшнее и нетерпимее.

— Колдовать на крови вздумали?! — неистовствовал святой отец, дёргая орущее криком дитя за белые патлы. — Как посмели осквернить мой дом?!

Он швырнул Каталину на пол, ударил носом тяжёлого сапога ей под дых. Девушка перекатилась на спину и скрючилась от пронзительной боли.