Книга Дочь мольфара, страница 28 – Ри Даль

Однако сила, накопленная в долгие дни и ночи, прошедшие от последней встречи с возлюбленной, бурлила требовательно. И требовала она борьбы столь же беспощадной, как и расправа, обещанная за неповиновение.

Чаши весов оказались почти равны.

Почти.

Янко склонился над лентой, закрыл глаза.

По слуховым перепонкам жестоко ухал пульс. Тишина в комнате лишь подчёркивала всю болезненность и кошмарность текущего момента. Молчание сделалось приговором. И Янко знал, что в любом случае приговорён.

Он коснулся ленты губами. И отвернулся.

А затем со злостью сплюнул на пол.

———————————————

Заречная песня о господарыне — как и обряд заречения, это моя выдумка. Хотя народный фольклор в целом полон самых разных сказаний и песен. Проблема в том, что они мало сохранились, а перевод их на современный язык сильно осложнён. Я написал сам куплет для песни о господарыне. "Господарыня" — от слова "господарь", то есть "господин, барин". То есть господарыня — женщина не из простолюного сословия. Но и её не обошла участь быть выданной замуж поневоле. Возлюбленный господарыни ниже её статусом. И как простой девушке, он подарил ей ленту в знак своей любви. Господарыня обязана попрощаться с лентой, как и со своей любовью. Не увдивлятесь, что для вроде бы радостного события избрана настолько грустная песня. Народные песни и сказки почти никогда не имеют весёлого содержания даже для таких событий, как свадьба или помолвка.

Плакальщицы — реально существовавшая у славян профессия. Обычно это группа женщин, которых приглашали на похороны, но также и на проводы невесты. Считалось, что уход из родительского дома — страшная трагедия (зачастую так и было), потому все обязаны плакать. И чтобы плакалось легче и стройнее, как раз и приглашали профессиональных плакальщиц, которые могли рыдать и причитать часами. Для заречения плакальщицы также идеально вписались, поскольку и песни, и сказания они действительно могли произносить, это входило в их настоящие обязанности.

Каталина бежала, не ведая усталости и раскаяния. Бежала по околичной дороге, путаясь в юбках, стирая ноги в кровь неудобными башмаками. Бежала напрямик к лесу.

Первым она потеряла головное убранство. Затем уже сама содрала с груди шерстяную шаль с бахромой, предоставив ледяным порывам ветра беспрепятственно хлестать её тело. Башмаки она тоже скинула и бежала босыми ногами по веткам, камням и топкой грязи.

Все двенадцать юбок она скомкала руками. И так бежала, подстёгиваемая ветряными ударами и своим позором.

Перед глазами всё ещё стоял образ Янко — как плюёт он на пол, давая понять всем вокруг своё истинное отношение. Он мог бы и не поступать столь красноречиво. Все и так знали, как противна ему Каталина. И больше других об этом знала сама Каталина. И всем было точно также плевать. Только другие держали свои плевки при себе. А Янко плюнул не столько на пол, сколько в душу одинокой невинной девушке.

Все бы забыли и это. Все бы отвернулись, поматерились про себя, чтобы затем вновь сделать вид, что не случилось ничего страшного.

Однако страшное случилось. И случалось уже много-много раз. И всем было плевать.

Но не Каталине.

Она ворвалась в лес, затопленный до краёв тьмою. Споткнулась о корягу, рухнула лицом в обмороженный мох. Встала, вытерла лицо верхней юбкой. И побежала дальше, не разбирая дороги, не выбирая направления.