Книга Дочь мольфара, страница 35 – Ри Даль

Тот отскочил к двери, в которую, что есть мочи, стучалась Ксилла.

— Отче! Пусти! Пусти её! Меня лучше накажи! Меня! Я виновная!

— Придёт и твой час, матушка, — пообещал отец Тодор, с ненавистью взирая на веселящуюся дочу.

Впрочем, он и мысли не имел, будто бы эта смешливая тварь — его плоть и кровь.

«Не Каталина это… Не Каталина… — стенал в мыслях отчаявшийся святой отец. — Каталина моя кроткая. Пусть и дурная, но кроткая и пугливая. А эта…»

А эта Каталина сплошь издевалась над теряющим всякое терпение родителем. Не желала сносить порки, выдирала хлыст, била посуду, святое писание бросила прямо в лоб отцу Тодору. И всё это она проделывала смеясь, играясь, забавляясь.

— Оставь мне моё дитя, батюшка! Молю, Христом-богом заклинаю, оставь! Одна она у меня! Одна! — рыдала Ксилла, боясь, что муж в запале ненароком прибьёт Каталину.

Единожды Ксилла уже потеряла её. Похоронила собственное дитя при живых-то родителях. Тогда и поняла урок, тогда-то и прозрела. Пусть и слепая на один глаз, а видеть будто бы больше стала, что надобно беречь свою девочку. Иначе сгинет она, сгинет насовсем. Сгинет так, что больше не поможет ни мольфар, ни даже злыдня-вештица, будь та жива. Никто не поможет. Сам бог уже не воскресит.

А ведь воскресил.

Матушка Ксилла, как никто, верила, что дочь ейная вернулась с того света, из самой Нави вытащила её неведомая сила. Христова или чёртова — значения не имело. Потому что дочь для материнского сердца — навечно родное создание, неразрывно соединённое пуповиной материнства. Второй смерти одной дочери Ксилла ни за что бы не выдержала.

Она билась. Билась, как могла.

Хотя биения её были, в сущности, напраслиной. Тодор, как и прежде, не внимал мольбам жены, а вот Каталина отныне умела за себя постоять. И стояла крепко, что у самого отца Тодора нервы уже трещали по швам.

— Изыди! Изыди! — повелевал он, плеща в Каталинино лицо святой водицей.

Она всё хохотала и хохотала. Облизывала жарким языком красные губы и запросто утирала намокшие щёки.

— Давай ещё, папенька. Грудки мне помыть надобно, — и Каталина похотливо выставила вперёд облепленные влажной тканью молодые округлости. — Плесни ещё.

— Ведьма! — проскрежетал отец Тодор, запуская в дочь целой кадкой.

Каталина слёту поймала кинутую посудину и тотчас отправила в обратный путь. Священник едва успел увернуться.

Он грязно выругался, как совершенно не подобает достойнейшему из людей в его особом положении, чем в очередной раз насмешил Каталину.

— Кто ты есть?! — рычал святой отец, до обморока уставший бороться с эдакой нечистивицей.

Мало на его долю гадских созданий…

Боровица — настоящее смрадное гнездо для блудниц. Одна его дочь ещё могла бы немного зваться угодной богу, пусть и увечной, но не такой вот грязной тварью. А сейчас от Каталины только воспоминание и осталось. За версту от неё разило пороком, как от прочих негодных девиц.

Лисию хоть мать присмиряла. Да только одна поганая рыжина в её волосьях чего стоила бестии? Илка — тоже видная зараза. Кошмар адов во плоти.

И хуже всех, конечно, Агнешка — верховая из всех демоница, самим Люцифером целованная. Гадюка подколодная, жало отравленное… Чтоб ей пусто было!

Она, она виноватая! Она открыла дьявольские врата! Она населила гнилыми паскудницами всю деревню!

Она… Она являлась во снах отцу Тодору. Она его грела своим болотным чадом, целовала губами жестокими, льнула непристойными местами и трясла развратными прелестями.