Книга Бестолочь, страница 102 – Патриция Хайсмит

— Вы убили Хелен не столько из-за того, что она гуляла с Киннардом, сколько потому, что она была дурой. Киннард был лишь спичкой, от которой все вспыхнуло. И вот вы пустились в тот вечер следом за автобусом и убили ее. Сознайтесь, Киммель!

Киммель был не способен пошевелить языком. В известном смысле его слух даже не воспринимал голоса Корби. Он съежился на полу, как пес, да в боли своей он и ощущал себя псом, но терпел, потому что выбора у него не было и он знал об этом. Только резкий визгливый голос Корби — и более ничего. Руки Корби, вцепившиеся ему в плечи, с чудовищной силой вздернувшие его на ноги, придавившие к стене, бьющие головой о стену. Киммель ничего не видел, все расплывалось еще сильнее, чем перед этим.

— Полюбуйтесь на себя! Свинья свиньей! — орал Корби. — Сознайтесь, что считаете Стакхауса виновным! Сознайтесь, что знаете — вы попали сюда из-за Стакхауса и он так же виновен, как вы сами!

Киммель испытал первый сильный приступ обиды на Стакхауса, но ни за что не признался бы в этом Корби, потому что именно этого тот от него добивался.

— Очки, — произнес он писклявым голосом, которого сам не узнал. Он почувствовал, как их сунули ему в руку и как хрустнул ободок в его пальцах. От одного стекла осталась только половинка. Он надел очки; те норовили соскользнуть вбок, поэтому их приходилось все время придерживать.

— На сегодня все, — сказал Корби.

Киммель не шевельнулся, и Корби повторил. Киммель не знал, где выход, но боялся оглядеться, боялся даже повернуть голову. Тут он почувствовал, как Корби дернул его за руку и толкнул в спину. Киммель двинулся и чуть было не упал, запутавшись в собственных ногах, которые он едва волочил. Что-то шмякнулось перед ним на пол. Это Корби бросил ботинок. Киммель попытался всунуть в него ногу, не получилось, он сел на пол, чтобы его натянуть. Пол под ним казался ледяным. По лестнице Киммель выбрался на первый этаж. Корби куда-то исчез, он был один. За столом в холле дежурный полицейский читал газету и даже не поднял на него глаз. Киммелю почудилось, будто он призрак, будто он уже умер и стал невидимкой.

По наружной лестнице он спустился, цепляясь за перила и представив себе, как Лаура делает то же самое. Внизу он постоял, не выпуская перил, и попытался сообразить, куда идти. Он двинулся в одну сторону, повернулся и пошел в противоположном направлении, все еще придерживая очки, чтобы видеть, куда идет. Уже развиднелось, хотя солнце еще не встало. Ощутив холодное дыхание ветра, он понял, что намочился в штаны. То ли от холода, то ли от страха он начал стучать зубами.

Добравшись к себе, он позвонил Тони домой. Ответил отец Тони, Киммелю пришлось обменяться с ним любезностями, и только после этого Тони позвали к телефону. Голос Тони-старшего, решил Киммель, звучал как обычно.

— Здравствуйте, мистер Киммель, — раздался голос Тони.

— Здравствуй, Тони. Ты не мог бы ко мне подойти? Прямо сейчас?

Озадаченное молчание.

— Конечно, мистер Киммель. К вам домой?

— Да.

— Конечно, мистер Киммель. Только… только я еще не завтракал.

— Позавтракай.

Киммель положил трубку и с достоинством — насколько позволяли мокрые штаны — проследовал наверх в спальню. Там он снял брюки и повесил сушиться, чтобы потом отнести в чистку.

В ванной он тщательно протер ботинки, бросил носки отмокать в тазик и набрал в ванну горячей воды. Вымылся он, как всегда, неспешно и основательно. Однако он не мог отделаться от ощущения, что за ним наблюдают, поэтому, вылезши из ванны, бросил на свое отражение в высоком зеркале всего один взгляд, да и то украдкой и с осуждением. В спальне он взял чистую белую рубашку из груды, что хранилась в комоде, надел ее, а сверху натянул халат. Пальцы рассеянно и любовно огладили накрахмаленный белый воротничок. Белые рубашки он любил больше всех остальных осязаемых предметов на свете.