Книга Превращения Арсена Люпена, страница 158 – Морис Леблан

– Значит, вы не актриса… – резюмировал Рауль. – Мне это по душе… Я предпочитаю видеть в вас лишь милую пансионерку монастыря Святой Марии.

Она нахмурилась:

– Продолжайте.

– Господин, поднявший трость на Марескаля у выхода из кондитерской на бульваре Османа, действительно ваш отец? – незамедлительно спросил он.

– Мой отчим.

– Его имя?

– Брежак.

– Брежак?

– Да, директор Департамента судопроизводства в Министерстве внутренних дел.

– Следовательно, прямой начальник Марескаля?

– Да. Они никогда не жаловали друг друга. Марескаль, которого деятельно поддерживает министр, пытается сместить моего отчима, чтобы занять его пост, а отчим пытается избавиться от него.

– А Марескаль любит вас?

– Он просил моей руки. Я отказала. Отчим захлопнул перед его носом дверь. Он ненавидит нас и поклялся отомстить.

– Итак, один есть, – проговорил Рауль. – Перейдем к другому. Человека с виллы Фарадони зовут?..

– Жодо.

– Чем он занимается?

– Не знаю. Он иногда приходил к нам повидаться с отчимом.

– А третий?

– Гийом Ансивель, его мы тоже принимали. Он ведет какие-то дела на бирже.

– Более или менее сомнительные?

– Не знаю… возможно…

– Итак, эти трое – ваши недоброжелатели, – подвел итог Рауль. – И других нет?

– Есть. Мой отчим.

– Как! Муж вашей матери?

– Моя бедная матушка скончалась.

– И все эти люди преследуют вас по одной-единственной причине? Из-за тайны, известной только вам?

– Да, все верно. О тайне не знает только Марескаль, он просто хочет отомстить.

– Не могли бы вы сообщить мне некоторые подробности, относящиеся, скажем так, не к тайне, а к тем обстоятельствам, которые ее окружают?

Она немного подумала, а потом проговорила:

– Пожалуй, могу. Я расскажу вам все, что знают другие, и назову причину их ожесточенности.

До сих пор Орели отвечала кратко и сухо, но теперь, похоже, ее увлек заданный ей вопрос.

– Вот суть дела в нескольких словах. Мой отец, состоявший в дальнем родстве с моей матушкой, скончался до моего рождения, оставив небольшую ренту, к которой прибавилась пенсия, выплачиваемая нам моим дедом д’Асте, отцом матушки. Этот прекрасный человек, художник и изобретатель, всегда пребывал в поиске, мечтая о новых открытиях и неразгаданных тайнах, и без устали путешествовал по всяким чудесным местам, где ему якобы было суждено обрести состояние. Я хорошо его помню; до сих пор так и вижу, как сижу у него на коленях, а он говорит мне:

– Маленькая Орели будет богата. Я тружусь ради нее.

Однажды, когда мне минуло шесть лет, он в письме попросил нас, матушку и меня, приехать к нему втайне от всех. Вечером мы сели в поезд и провели у него два дня. А когда мы уезжали, матушка сказала мне в его присутствии:

– Орели, никому и никогда не говори ни где ты провела эти два дня, ни что ты в это время делала, ни что видела. Это тайна, отныне принадлежащая как тебе, так и нам. Когда тебе исполнится двадцать лет, она сделает тебя очень богатой.

– Очень-очень богатой, – подтвердил мой дедушка д’Асте. – Поэтому поклянись нам, что никогда и никому об этом не расскажешь, что бы ни случилось.

– Никому, – уточнила матушка, – кроме человека, которого ты полюбишь и в котором будешь уверена как в самой себе.

Я пообещала все, что от меня потребовали, но эта таинственность так напугала меня, что я расплакалась.

Спустя несколько месяцев матушка вновь вышла замуж – за Брежака. Брак оказался несчастливым и коротким. На следующий год моя бедная матушка скончалась от плеврита, успев перед смертью украдкой передать мне клочок бумаги с названием местности, где мы побывали, и указаниями, что мне надобно сделать, когда я достигну двадцатилетнего возраста. Вскоре умер и мой дед д’Асте. Я осталась одна с отчимом Брежаком, который, впрочем, быстро от меня избавился, отправив сюда, в дом Святой Марии. Приехав в пансион, я поначалу очень грустила и не находила себе места, но сознание важности доверенного мне секрета придавало мне сил. В первое же воскресенье я отправилась на поиски укромного уголка и забралась сюда, на самую высокую террасу, чтобы исполнить план, рожденный в моем детском уме. Содержание оставленной мне матушкой записки я знала наизусть, так зачем же хранить документ, о котором, казалось мне, узнает весь мир, если я его не уничтожу? И я сожгла его в этом вазоне.