Книга Сон на яву, страница 82 – Рада Теплинская

Сделав глубокий, почти судорожный вдох, чтобы унять неумолимую дрожь, пронизывающую всё тело, от кончиков пальцев до макушки, Эмили заставила себя расправить плечи, словно пытаясь выпрямить погнувшийся стержень своей воли. Это было титаническое усилие, каждая мышца протестовала, но оно было жизненно необходимым. Она натянула на лицо маску полного безразличия, тщательно скрывая бушующие внутри эмоции, и изобразила на губах подобие улыбки — тонкую, как нить, и такую же хрупкую, словно сотканную из лунного света и готовую растаять от малейшего дуновения ветра. Стараясь ни единым движением, ни единым вздохом, ни единым трепетом век не выдать своего смятения, не позволить Антониете увидеть победу в её глазах, Эмили решительно, хоть и с внутренней дрожью, направилась к двери, чтобы поскорее покинуть эту комнату, где каждый взгляд Антониеты был подобен удару, а воздух был пропитан осязаемой ядовитой аурой её презрения и злобы.

— Хорхе здесь ни при чём, — резкий, как удар хлыста, голос Романа Агилара разорвал напряжённую, почти звенящую тишину, нависшую в комнате плотным удушающим покрывалом, заставив Эмили резко остановиться на пороге, едва не споткнувшись. Её сердце ёкнуло и замерло. Его тон был твёрд, как сталь, и абсолютно недвусмыслен, не терпящий ни малейших возражений или споров. В его голосе звучала неприкрытая властность. — Это моё решение, Антониета, и только моё. Я решил, что Эмили будет жить в Розовой комнате.

— О, мой дорогой! — пропела Антониета, закатывая глаза с наигранной томностью, граничащей с приторностью, как капризная избалованная девочка, у которой прямо из рук выхватили любимую игрушку. Тоненький притворно-слащавый голосок звучал одновременно возмущённо и высокомерно, словно она милостиво снизошла до того, чтобы высказать своё «недовольство» таким незначительным вопросом. — Неужели ты хочешь нарушить заведённый мной порядок в доме? Ты же знаешь, как я забочусь о порядке, о каждой мелочи в этом доме, который я так тщательно обустраивала годами, вкладывая в него душу! Ты же знаешь, я хотела отремонтировать Розовую комнату и превратить её в будуар или гостевую для наших знатных родственников, для самых уважаемых персон!

В её словах сквозила явная, неприкрытая, наглая ложь, которая заставила бы покраснеть даже менее бесстыжего и более совестливого человека, но Антониета была настоящей мастерицей выкручивать руки и манипулировать, и её лицо оставалось совершенно невозмутимым, застыв в маске оскорблённой невинности, почти святости.

— Нет, впервые слышу, — Роман внимательно посмотрел на неё проницательным и недоверчивым взглядом, в котором не было и тени сомнения. В его глазах замешательство смешалось с неприкрытой, почти нежной заботой, когда он перевёл взгляд на Эмили, которая всё ещё стояла на пороге, застыв в ожидании. Он ласково улыбнулся ей, и эта улыбка стала бальзамом для её израненной души, мгновенно притупив боль и смыв следы унижения. — Не волнуйся, моя дорогая Эмили. Мы обязательно найдём для тебя уютную комнату, которая понравится тебе, а не кому-то другому. Я ни за что не позволю отправить тебя на чердак, как ненужную, забытую вещь, пылиться среди хлама.

Глядя на него, Эмили почувствовала, как по телу разливается волна обволакивающего тепла, смешанного с глубоким, всепоглощающим облегчением, которое позволило ей расслабиться впервые за долгие часы. Обещание Романа стало для неё не просто словами, а настоящим лучом света, пробившимся сквозь сгущающуюся тьму отчаяния, гарантией того, что её достоинство не будет полностью растоптано и ей не придётся ютиться где-то на холодном пыльном чердаке, предназначенном разве что для давно забытых вещей и призраков прошлого. Впервые за этот бесконечно долгий, мучительный вечер в её душе затеплилась крошечная, но такая желанная искорка надежды, обещающая, что, возможно, ещё не всё потеряно и что в этом враждебном мире есть кто-то, кто готов встать на её защиту.