Онлайн книга «Руны земли»
|
– Нет, я не изгнанник, я ушел со Свейнбьёрном по своей воле, и я не совершал того, за что объявляют вне закона… Просто не очень люблю, когда человек держит опору не в себе самом, а в том, к чему его причисляют. – Ты же понял, что мы из Гётланда, ты мог бы сказать хотя бы после боя, ведь мог легко угодить в Хель. – Мой напарник Кнут был болен и не поехал с нами на охоту… Хей, Кнут, смотрю, погодка пошла на пользу твоему жару? – Хей, Эрлинг, ты мокрый как ерш и даже не дрожишь. А меня вот знобило всю ночь, но легче не стало! – Так вот, – продолжил Эрлинг. – Этот Кнут – свей, но он мой односкамеечник… Мы вместе ушли со Свейнбьёрном три года назад. И я очень рад, что кто-то выжил из нашего отряда, но что, по-твоему, может Кнут сказать гётам? Гётам, которые ненавидят свеев за своими столами, но не хотят умирать на войне против тех, кто больше озабочен покупкой краски для глаз да новыми украшениями, словно они женщины! Что он может сказать людям, которые больше озабочены красотой ткани и песнями для вечеринок про девичьи переживания, чем… – Осторожно, Эрлинг, не стоит говорить ничего такого, что будет трудно поправить, – Сигмунд повысил голос. – Я объявил своими гостями хёвдинга Галыба и купцов Менахема и Яакова, и вы, как их люди, пользуетесь теми же правами: ты, Эрлинг, и ты, Кнут-свей! Есть ли еще ваши люди? Нет? Что ж, жаль. Можете отдыхать теперь. Сигмунд спросил болхар, где располагались они здесь, в Хольмгарде, до прихода гётов. Оказалось, они жили в гостевом доме рядом с ригой, которую заняли для раненых, Менахем добавил, что он имеет с собой великолепные бальзамы и притирания, которые способны помочь страждущим. Сигмунд приказал гестирам найти другое место для болхар и купцов и чтобы туда принесли еду для его гостей… Вечером всех болхар и купцов он пригласил на главную еду и сказал, что вернет им все личные вещи, а после тризны на девятый день примет клятвы верности от них и вернет вэрингам оружие. Люди, поставленные следить за подготовкой погребения, привели рабынь, вызавшихся умереть на погребальном костре. Конунг объявил их свободными, и все засвидетельствовали это. Их усадили на женские скамьи и поднесли праздничного эля. * * * Вот отбилась уточка от семеюшки, потеряла родных и матушку, рассталась с братиками и не увидит уже сестриночек. Позагнали буйны соколы на чужую на сторонушку, отдадут злому ворону на забавушку, сокрушили волю белую, девическую, красота с лица да скатилася, черным горем вся помаралася. Вот поплакать хочется, да нету силушки, и сидит она, девушка тонкая, тишина в душе, глаза опущены, глядит малая на костер, на костер да на погашенный, не поднять ресниц, ничего не высказать, нет ни слов, нет ни слезиночки. Тишина в душе. Тишина черствая. Только змейки огненные прогоревших дров переливаются, текут бусами из-под пепла серого, то погаснут огоньки, то вновь вспыхивают языками пламени тонкими. Тишина. Говорят лишь рядом понемногу руотсы, говорят меж собой, но ни звук смеха их, ни переливы речи их не проходят к ней в тишину, за которой комочком остановилась душа ее. Остановилась душа давно еще в пустоте моря Ильмери, и вчера не потревожили тишину ее ни короткий бой в сумерках, ни новые руотсы, озверевшие в смертной резне. И была тишина с ней всю ночь, пока они менялись и терзали ее тело, и это были не игры на сеновале, но ей казалось, что она не плакала. |