Книга Сердцеед в Венецианской паутине, страница 36 – Натали Карамель

Играли в бассетту. Луи, пылая азартом и подогретый вином, ставил крупно, шутил, ругался тихо и по-французски, когда карты шли плохо. И они шли плохо. Постоянно. Его стопка цехинов таяла на глазах. Я же играл осторожно, расчетливо, больше наблюдая за Брагадином, чем за картами. Ставил умеренно, выигрывал ровно столько, чтобы не проиграть, но и не вызвать подозрений в излишней удачливости. Разговор за столом тек легко: о Венеции, о курьезных случаях в торговле (я подкидывал пару безобидных историй), о женщинах (Луи тут был главным оратором). Брагадин оттаивал. Его ответы становились менее уклончивыми, в них проскальзывали нотки деловой хватки и даже циничного юмора. Мои осторожные намеки на возможные «вложения» или «трудности с переводом крупных сумм» он ловил на лету, не давая конкретики, но и не закрывая тему. Знакомство крепло. Медленно, но, верно.

К полуночи Луи был почти разорен морально и финансово. Его настроение, столь радужное в начале, поникло вместе с последним цехином. Брагадин, подсчитывая выигрыш (в основном за счет Луи), выглядел довольным.

«Что ж, синьор де Клермон, фортуна — дама капризная, — заметил он не без снисходительности. — Но вечер еще молод! Может, искусство прекрасных дам поднимет ваш дух?» Он кивнул в сторону лестницы наверх.

Луи ожил, как увядший цветок под дождем. «Да! Точно! Искусство! Граф?» — он посмотрел на меня с мольбой.

Я сделал вид, что раздумываю, затем кивнул Брагадину: «Почему бы и нет? После таких карт… нужно что-то возвышенное.»

В салоне наверху все было как в прошлый раз: приглушенный свет, томная музыка, профессиональные танцы. Луи, забыв о проигрыше, мгновенно растворился в объятиях знакомой брюнетки. Брагадин с деловым видом выбрал другую девушку. Я же поймал взгляд Катарины. Она стояла чуть в стороне, и на ее лице промелькнула теплая, узнающая улыбка. Я кивнул ей.

Комната была прежней — скромный островок тишины. Шахматная доска уже лежала на столике.

«Синьор граф, — Катарина поклонилась, но в ее глазах светилось что-то большее, чем профессиональная вежливость. — Я слышала… весь город говорит! О вашем выступлении в палаццо Контарини. Этот… «ноктюрн на флейте водосточных труб». — Она произнесла слова с восхищенной осторожностью. — Говорят, это было… нечто невероятное. Дерзкое. Сильное.»

Я улыбнулся, садясь. «Слухи преувеличивают, Катарина. Просто… несколько строк, которые пришли на ум.»

«Не скромничайте, синьор, — она села напротив, расставляя фигуры. Ее движения были плавными, уверенными. — Я знаю здешних господ. Их не удивить просто так. А вас… вас обсуждают.» Она посмотрела на меня прямо. «Вы умеете удивлять. И в поэзии, и… — она кивнула на доску — в выборе времяпрепровождения здесь.»

Мы начали играть. Атмосфера была легкой, почти дружеской. Она рассказывала о новостях таверны, о капризах клиентов, о хозяйке. Я слушал, задавал вопросы. Ее речь была чистой, мысли — острыми, а шахматная игра — по-прежнему изобретательной. Это был ум, запертый в золотой клетке обстоятельств.

«Катарина, — спросил я наконец, отодвинув ферзя. — Прости, если вопрос нескромен… но как девушка с вашим… умом и воспитанием оказалась здесь?» Я жестом обозначил комнату, таверну, всю эту жизнь.

Она замерла, рука над ладьей. Улыбка исчезла. Глаза опустились на доску, но видели явно что-то другое. Большое, темное.