Онлайн книга «Сердцеед в Венецианской паутине»
|
Глава 24: Кровавый рассвет и новые легенды Утро в палаццо началось с тишины, нарушаемой лишь звоном ложек о фарфор. Я завтракал с Катариной. Она была бледна, но спокойна, ее глаза снова были прикованы к книге, лежавшей рядом на столе — щиту от вчерашних бурь. Мы почти не разговаривали, но тишина была не тягостной, а скорее… залечивающей. Я рассказывал ей о невероятных библиотеках будущего, где книги летают по воздуху на экраны, а она слушала, изредка задавая тихие вопросы. Мир за окном казался мирным, серым, обыденным. И эту обыденность взорвал грохот распахнувшейся двери в вестибюле. Громкий, нечленораздельный стон. Шарканье ног. И голос Луи, хриплый, но властный: «Двигай, щенок. Не задерживайся.» Катарина вздрогнула, уронив ложку. Я встал, инстинктивно прикрывая ее собой. В дверном проеме столовой ввалилась… фигура. Сгорбленная, дрожащая. Оттавио. Он был неузнаваем. Дорогой камзол превратился в лохмотья, пропитанные грязью, чем-то темным и липким — кровью? Его? Чужой? Лицо было в синяках и ссадинах, один глаз заплыл. Из разбитой губы сочилась струйка крови, смешиваясь со слезами и грязью. Он пах потом, дешевым вином, рвотой и… страхом. Глубинным, животным страхом. Но самое шокирующее было в его глазах. Пустота. Абсолютная, оглушающая пустота, сменившаяся диким, почти безумным просветлением. Он не пошел, а рухнул на колени прямо на пороге столовой. Его взгляд, полный невыразимой муки, упал на Катарину. «Прости… — выдохнул он, его голос был хриплым, разбитым, но невероятно искренним. — Прости меня… ради всего святого… прости…» Он не отрывал от нее взгляда, полного такой немой мольбы и стыда, что у меня сжалось сердце. Катарина замерла, ее глаза широко раскрылись, но не от страха перед ним теперь, а от ужаса перед зрелищем, перед этой внезапной, кровавой исповедью. «Я… я не знал… — Оттавио захлебнулся слезами, его тело сотрясали судороги рыданий. — Я был слеп… глуп… животное…» Он протянул к ней дрожащую, грязную руку, но не посмел приблизиться. «Прости… пожалуйста…» Затем он повернулся ко мне. Его взгляд был уже не надменным, а умоляющим, как у побитой собаки, ищущей защиты у того, кого она облаяла. «Граф… простите… Я… я не понимал… Помогите… Помогите мне стать… не этим…» Он ударил себя кулаком в грудь, содрогаясь от нового приступа рыданий. И наконец, его заплаканные, полные отчаяния глаза нашли Луи, стоявшего в дверях. Луи выглядел не лучше — в грязи, с кровью на разорванном рукаве рубашки, с синяком под скулой. Но на его лице не было усталости. Было… удовлетворение. Глубокое, почти жестокое. Как у скульптора, отсекшего лишнее и увидевшего в глыбе мрамора черты будущего шедевра. И довольная улыбка. Та самая, как у кота. «Прости… Луи… — прохрипел Оттавио, опуская голову почти до пола перед ним. — Ты был прав… во всем… Я… я тварь… Помоги… Научи…» Луи насладился этой картиной еще мгновение — сломленный, плачущий на коленях аристократ. Потом шагнул вперед, небрежно схватил Оттавио за воротник и поднял на ноги. Юноша пошатнулся, едва держась. «Слова — дешевы, щенок, — процедил Луи, глядя ему прямо в опухшие глаза. — Особенно пьяные слова. Прощение заслуживается делами. Поступками. Понимаешь?» Оттавио кивнул, как марионетка, из глаз его текли ручьи. «Понимаю… Буду… стараться…» |