Книга Ловушка для сердцееда, страница 29 – Натали Карамель

«Жан, вдова Лебран… Сколько у нее сейчас детей? Чем кормится семья?» — спросил Леонард без предисловий.

Бернар, удивленный конкретным и, казалось, сочувственным вопросом, растерянно заморгал:

«Пятеро, ваша светлость. Старший, Пьер, пасет ваших овец у Сен-Клу, получает гроши. Младшие… помогают по дому, собирают хворост. Хлеб с квасом — и то не каждый день наедаются. Еле сводят концы, светлейший».

Леонард кивнул, делая вид, что услышал это впервые.

«Хорошо. Освободи ее хозяйство от осеннего налога овсом. Полностью.»

Бернар открыл рот, готовый возражать или оправдываться, но Леонард поднял руку.

«Но! Запиши это освобождение в податные списки. Четко. И объяви на ближайшем сходе: помощь от графа оказывается по нужде, а не по чьей-то личной милости или знакомству! Кто еще в деревне в подобном отчаянном положении — вдовы с малыми детьми, старики без родни, калеки без возможности работать — пусть староста доложит мне или месье Арману. Мы рассмотрим каждое прошение».

Бернар смотрел на него, пытаясь понять подвох. Не найдя его, он медленно кивнул, бормоча что-то вроде:

«Будет исполнено, ваша светлость… Объявлю…»

Ушел он без прежней ворчливой злобы, скорее озадаченный.

Победа (маленькая, но системная): заложен первый камень формализованной, прозрачной системы социальной поддержки. Ключевой элемент — публичное объявление. Это лишало старосту монополии на "милость" и превращало помощь в инструмент легитимности власти графа.

Внутренний Монолог / Вечерняя Синхронизация:

Вечер. Леонард сидел в кресле у потрескивающего камина, растирая ноющую грудь едкой мазью по рецепту Бушара. Запах камфоры и трав смешивался с запахом пергамента и чернил. Его взгляд блуждал по новой карте, лежавшей на столе — уже не бесформенной, а обретающей точные контуры, по записям Пьера о шерсти, по королевскому указу о налоге, который пока висел дамокловым мечом.

«Это как собрать сервер высшей лиги… вручную… в темноте… без инструкций», — думал он, наблюдая за игрой теней. «Каждый проводок — крестьянин с его страхами и надеждами. Каждый чип — староста со своим ПО: устаревшим, глючным или потенциально вредоносным. Материнская плата — эти проклятые традиции и законы. Глюки, перегревы, конфликты адресов неизбежны». Он вспомнил испуганно-надежный взгляд вдовы Лебран, азарт в глазах Лефевра, потное лицо Бернара. «Но когда система… когда она заработает… когда данные потекут по правильным каналам, когда чипы начнут выполнять эффективный код…» Впервые за долгое время он почувствовал не раздражение от хаоса, а азарт системного архитектора, столкнувшегося с уникальным, невероятно сложным, но осязаемым вызовом. Он строил не абстракцию. Он строил мир. И первый, самый хрупкий контур этого мира — карта, реформа, социальный эксперимент — уже проступал на пергаменте реальности.

За окном завывал ветер, предвещая настоящие осенние шторма — и метафорические, в виде королевского налога, и вполне реальные. Леонард потушил свечу. В темноте, под вой ветра, азарт горел ярче боли. Игра только начиналась.

Боль стала редким, почти забытым гостем. Лишь после долгой верховой прогулки или когда осенний дождь превращал дороги в кисель из грязи, Леонард вспоминал о трости Армана. В остальное время он двигался с уверенностью, почти забыв о былой хрупкости. Камзолы и чулки перестали быть доспехами неудобства, превратившись в естественную оболочку. Местная пища — грубый хлеб, наваристые похлебки, дичь — больше не вызывала внутреннего содрогания; он научился ценить ее сытность. Даже вина, от молодого, терпкого до выдержанного, бархатистого кларета, начали раскрывать перед ним свои секреты. Он вживался. Не просто выживал — жил.