Книга Битва за сердцееда: Версальский фронт, страница 63 – Натали Карамель

Неделя пролетела в вихре, ставшем уже привычным: блистательные обеды, прогулки по парку, легкие, отточенные беседы с придворными, где каждое слово было фехтовальным ударом. Я, Елена — Виктория, оттачивала свое мастерство выживания в Версале, как алмаз, грани которого сверкали все ярче под внимательной, властной рукой герцога де Лоррена.

Каждое утро я ловила себя на том, что вглядываюсь в лица слуг, ища в их бесстрастных масках намек на особое выражение — знак того, что этот человек из «нашей» сети. Но тетя Элиза и ее люди были призраками. Они двигались в тишине, и это было одновременно и облегчением, и новой каплей тревоги в чашу моего постоянного напряжения.

И каждую ночь, уединившись в своей роскошной уборной, я доставала из-за мраморной плитки спрятанный блокнот и дрожащей, но точной рукой вносила в него новые строки. Блокнот превращался в оружие. В нем были обрывки фраз, случайно оброненные Лорреном в моменты расслабленности или горделивого самовосхваления:

«…финансы короны требуют твердой руки, а не старческого трепета…»

«…Ментенон держится лишь на прихоти угасающего солнца…»

«…мой банкир в Венеции надежнее, чем вся королевская казна…» (Имя, к сожалению, не названо).

Рядом с этой записью я нарисовала вопросительный знак, такой острый, что он проткнул бумагу. Имя банкира. Это мог бы быть ключ.

«…этих глупых овец в Париже легко направить нужным путем, стоит лишь бросить немного золота и громких слов…»

И самые опасные, участившиеся намеки, которые он бросал с видом томного обожания, но в которых сквозила железная воля:

«…как жаль, что такой алмаз, как вы, не вправлен в корону, ему подобающую…»

«…представьте, моя дорогая, как бы мы управляли этим двором вместе…»

«…вдовство — такая хрупкая формальность для женщины вашего характера и красоты…»

Каждая запись заканчивалась холодным анализом: «Пытается проверить мою готовность к измене», «Лесть, смешанная с угрозой», «Его тщеславие застилает разум».

Каждый скрип половицы за дверью заставлял меня вздрагивать и прижимать блокнот к груди. Я заучивала записи наизусть, чтобы в случае опасности единственным доказательством были лишь, чернила в моей крови. Версаль — это дворец, где стены не только видят, но и шепчут. И я должна была шептать тише них.

Однажды утром, во время урока рисования с Колетт (я делала поразительные успехи, чему герцог наигранно умилялся), я выводила карандашом идеальную линию, копируя яблоко на столе, и мысленно рисовала куда более интересные схемы: связи при дворе, денежные потоки, слабые места Лоррена. Мое яблоко получалось идеальным. Ко мне подошла Мари и незаметно сунула мне в руку крошечный, туго свернутый клочок бумаги. Мое сердце заколотилось. Ответ от тетушки Элизы.

Бумага была особой, тонкой и прочной, с едва уловимым запахом лаванды и чего-то химического, словно ее пропитали защитным составом. Уже сама ее фактура была сообщением: мы не играем.

Бумага обожгла пальцы, как раскаленный уголек. Кровь ударила в виски, заглушая на мгновение сладковатый голос Колетт, объясняющей перспективу. Мир сузился до этого крошечного свертка в моей влажной ладони.

Развернув его под предлогом поправки корсета, я прочла короткое, зашифрованное послание: «Садовник нашел редкий венецианский рецепт. Урожай лаванды и роз в Домене обещает быть обильным. Управляющий Бернар и экономка Жизель готовы к дистрибуции. Контракт подписан. Ждем корабль».