Книга Летний сад, страница 304 – Полина Саймонс

Александр встал.

– Ты думаешь, я хочу от тебя возвращения в Лазарево? – изумленно спросил он.

– Да! – громко ответила Татьяна, отступая на полшага назад. – Ты хочешь, чтобы вернулась та юная девушка. Посмотри, как она была прекрасна, как молода и как она любила!

– Нет! – Татьяна видела, что Александр старается удержаться от того, чтобы не шагнуть к ней. – Мне не нужно, чтобы ты любила меня, как в твои восемнадцать лет… Я могу в любую минуту воскресить эту любовь. – Он изо всех сил старался сохранять спокойствие. – Мне даже глаза закрывать не нужно… – Он умолк, чтобы перевести дыхание.

– Ох, Шура…

– Меня бы устроили наши первые месяцы здесь, в Скотсдейле. Меня бы устроила неделька в Кокосовой Роще, один часок на Бетель-Айленде. Меня бы устроило что угодно, кроме того, что я получаю от тебя в последнее время. Потому что теперь это чертово ничто!

– О боже, я действительно не понимаю, в чем ты меня обвиняешь, – прошептала она, не в силах посмотреть на него, опустив голову.

Она прижала руки к груди. Александр опустил руки вниз. Он замер с одной стороны у перил террасы, она – с другой, между ними стояли горшки с желтой опунцией. Оба стиснули кулаки и сжали губы.

Темное молчание тяжело повисло между ними.

– Тебе грустно, что у нас нет малыша! – заговорила Татьяна, и у нее срывался голос. – Но ты прав. Я не хочу бросать работу. Бросить работу – и что? Целыми днями смотреть на стены? – Она сжала руки, пытаясь удержать готовые вырваться слезы. – Шура, мы уже проходили через это и то… Когда я…

Она не смогла продолжить.

– Верно, так что довольно, пожалуй, – сказал он, качая головой. – Слова так дешевы. Но тебе не кажется ироничным то, – без намека на иронию в голосе продолжил он, – что мы зачали Энтони в Ленинграде? В полном отчаянии, когда вокруг падали бомбы, когда мы стояли на пороге смерти, в осажденном и голодном Ленинграде мы создали наше единственное дитя? – Он замолчал, глядя в пол террасы, и отступил еще дальше от Татьяны. – Ты не желаешь этого слышать. Ты никогда не хотела этого слышать, но я снова тебе скажу. Все потому, что ты постоянно ставишь то место между нами в постели – с твоими дрожащими пальцами и постоянным видением смерти, – и ты ставишь его между нами и нашей надеждой вообще иметь другого ребенка – да! И нечего качать головой!

– То, что ты говоришь, – неправда! – воскликнула Татьяна, подавляя желание зажать ладонями уши.

– Ох, это правда, и ты это знаешь! В тебе ничего не осталось для ребенка, ничего! Все, что ты имеешь, уходит в этот долбаный госпиталь!

– Пожалуйста, не надо, пожалуйста! – прошептала она. – Умоляю тебя…

Александр замолчал. А когда заговорил снова, каждое его дыхание вырывалось с ядовитой алкогольной тоской:

– Я не примирюсь с этим. Я знаю, ты этого хочешь, но я не могу и не хочу. Я знаю, ты думаешь, мы уже неплохо с этим справились, но очень скоро Энт вырастет и уедет – и что потом?

– Шура, пожалуйста!

– Разве ты не видишь, – продолжил Александр, – что, если в этом доме не появится младенец, мы навсегда останемся на льду Ладоги с твоей мертвой сестрой и будем лежать под зимним деревом с твоим братом? Мы будем стоять у стены с моими матерью и отцом, с черными повязками на глазах, и я буду добывать уголь на Колыме. Младенец, – с болью прошептал он, – это уже Америка. Малыш в новом доме, в новой жизни. Малыш – это сила, которая зажигает звезды. Разве ты этого не понимаешь?