Книга Татьяна и Александр, страница 279 – Полина Саймонс

– Устала?

– Немного. Мы можем отдохнуть?

Он взглянул на карту местности:

– Мне нравится наше местоположение, мы сейчас намного западнее, чем они могут ожидать, но почти не продвинулись на юг. Прилично ушли в сторону.

– Почти не приблизились к Берлину.

– Да, это так. Но мы отдалились от них, и это хорошо. – Александр свернул карту. – У тебя нет палатки?

– У меня есть плащ-палатка. Можем сделать навес. – Она помолчала. – Хорошо бы найти сарай. Земля такая сырая.

– Давай попробуем. Будет теплее и суше. За лесом начнутся фермы.

– Значит, надо идти дальше?

Александр поднял ее и на миг прижал к себе:

– Да. Надо еще немного пройти.

Они медленно пошли через лес.

– Александр, сейчас полночь. Сколько миль на запад мы, по-твоему, прошли?

– Три. Еще через милю начнутся поля.

Она не хотела говорить ему, что ей страшно в лесу с его тресками и скрипами. Возможно, он не помнил ее историю, однажды рассказанную ему, как она девочкой заблудилась в чаще. Он тогда был тяжело ранен и, вероятно, не запомнил, как она рассказывала ему об ужасе, испытанном когда-то в лесу.

Они вышли в поле. Ночь была ясная. Татьяна различила на дальнем краю силуэт силосной башни.

– Пройдем через поле, – предложила она.

Александр заставил ее обойти поле. Он сказал, что перестал доверять полям.

Сарай стоял в сотне метрах от дома. Отодвинув задвижку, Александр дал ей войти. Удивленно заржала лошадь. Внутри было тепло, пахло сеном, навозом и несвежим коровьим молоком. Эти запахи были знакомы Татьяне по Луге. Опять ее пронзила печаль. Все, что Америка почти заставила ее забыть, теперь вспоминалось рядом с ним.

Александр пододвинул лестницу к сеновалу над коровами и подсадил Татьяну.

Сидя на сеновале, Татьяна достала флягу воды, попила и напоила Александра.

– Есть что-нибудь еще? – спросил он.

Она с улыбкой порылась в рюкзаке и достала пачку «Мальборо».

– А-а-а, американские сигареты, – сказал он, прикуривая.

Ни слова не говоря, он выкурил три сигареты, а она в изнеможении лежала на сене и смотрела на него. У нее закрывались глаза.

Открыв глаза, она увидела устремленный на себя взгляд, исполненный большой любви. Она подползла к нему на четвереньках и угнездилась в его могучих руках, слыша у самого уха его шепот:

– Ш-ш-ш.

Они ничего не говорили. Снова быть в объятиях Александра, вдыхать его запах, слышать его дыхание, его голос…

– Ш-ш-ш, – продолжал шептать он, снимая с нее косынку, сетку для волос, вынимая шпильки, отчего волосы рассыпались по плечам.

Он запустил пальцы ей в волосы и закрыл глаза. Возможно, он представлял себе, что волосы у нее не темные, а снова белокурые.

То, как Александр прикасался к ней сейчас, наводило на мысль, что он был слепым и еще не прозрел. Он обнимал ее в каком-то немыслимом приступе удушья, не имеющем почти ничего общего с любовью или страстью, но, может быть, связанном с тем и другим. Это объятие не было сплавом, оно было столкновением муки, горького облегчения и страха.

Татьяна понимала, что Александра обуревали мысли, но, не в силах ничего сказать, он просто сидел на сене, раскинув ноги, а она опустилась на колени перед ним, припав к нему. То и дело он шептал:

– Ш-ш-ш, – не ей, не Татьяне, себе.

Продолжая обнимать дрожащими руками, Александр опустил ее на солому. Татьяна чуть дышала, ее тело содрогалось. Дать волю чувствам или сдержаться…