Книга Татьяна и Александр, страница 280 – Полина Саймонс

Они не знали, что им делать: раздеться? Остаться в одежде? Она не могла пошевелиться, да и не хотела. Он приник губами к ее шее, вцепился в ее тело, разорвал на ней рубашку, обнажив груди и припав к ним вожделеющим ртом. Ей хотелось прошептать его имя, застонать. По ее щекам струились слезы.

Он снял с себя и с нее только то, что мешало. Он скорее не вошел в нее, а распахнул. Ее рот застыл в немом кричащем «О!», руки вцепились в него, и сквозь горестный шепот, сквозь крик желания Татьяна чувствовала, что Александр в полнейшем исступлении предается любви с ней, словно его снимают с креста, к которому он еще прибит гвоздями.

Его объятия, его яростные неослабные движения были такими настойчивыми, что Татьяна чувствовала, что сейчас потеряет сознание.

О господи, Шура, пожалуйста… Ее губы беззвучно шевелились.

Но по-другому быть просто не могло.

Мощная разрядка, испытанная Александром, далась Татьяне ценой кратковременного умопомрачения, и она закричала, оглашая своими воплями сарай, реку, небеса.

Он остался лежать сверху, не двигаясь. Тело его дрожало. Ближе они быть не могли. И все же она еще сильнее прижимала его к себе… А потом…

– Ш-ш-ш, ш-ш-ш, – зашептала Татьяна.

Они оба уснули, так и не обменявшись словами.

Она проснулась оттого, что он снова был в ней. Ночи, благословенной богами, не хватило.

Татьяна расстелила на сене плащ-палатку. Александр раздел Татьяну. В кромешной тьме она плакала и плакала, растянутая на дыбе его неутоленной страсти.

Снова и снова ее брали в плен и отпускали, чтобы дать вздохнуть. Снова и снова она пылала в объятиях Александра, выкрикивая снова: «О Шура!..» Бесконечно, бесконечно.

Во время краткой передышки он не разжимал объятий, и она продолжала рыдать.

– Тата, что может подумать мужчина, если его жена всякий раз плачет, когда он занимается с ней любовью? – шепотом спросил он.

– Что он единственный родной человек для его жены, – всхлипывая, ответила Татьяна. – Что он вся ее жизнь.

– Как и она – его жизнь, – подхватил Александр. – Ты не видишь его слез. – Его лицо было спрятано у нее на груди.

Ночи не было. Были только сумерки; небо стало голубым, затем лавандовым, а потом снова розовым в течение нескольких быстротечных минут. Ночь была слишком короткой.

Поэтому им не хватило всей ночи, чтобы вспомнить кабинет доктора Мэтью Сайерза, Лисий Нос, болота Финляндии, Стокгольм, карцер в Морозове, десять гран морфия для Слонько, поход через Европу с Николаем Успенским.

А также реку Вислу, леса и горы Святого Креста.

– Не говори больше ничего, – сказала Татьяна поникшим голосом. – У меня нет сил это слышать.

– А у меня нет сил рассказывать.

Узнав про Пашу, Татьяна не могла ни говорить, ни смотреть на Александра. Она лежала на боку, поджав ноги к груди, а он со спины шептал ей:

– Мне жаль, Таня. Мне жаль. – (Убитая горем, Татьяна лишь вздыхала.) – Перед тем как встретить его, я умирал в сорок четвертом. Ты не представляешь, что кипело у меня внутри, когда я переправлял мой штрафбат через каждую долбаную реку в Польше.

– Александр, что бы я ни отдала за штрафбат.

Он поцеловал ее теплую кожу между лопатками. Она еще больше сжалась, словно стремясь вернуться в лоно, которое некогда делила с братом.

Александр даже не пытался расслабить ее, чтобы вернуть в то место, которое она делила с ним.