Книга Царствуй во мне, страница 70 – Наталья Ратобор

Несмотря на довольно нелепую внешность, Зюзя был довольно строгим и требовательным отцом. Застигнув своих чад за изготовлением бомбы для немецкого консула, он выкинул обнаруженные принадлежности и взашей выпроводил студента, обучающего драгоценных недорослей, среди прочего, географии и химии.

Впрочем, скоро отпрыски утратили интерес к идее героического побега. На шестой месяц войны вести с фронта вызывали недоумение, а после и вовсе – раздражение и апатию. Точно отрицая досадный факт войны, семья вернулась к прежней жизни и все реже заглядывала в газетные военные рубрики.

Сегодня Зиновий Андреевич сделал исключение, подробно просматривая еженедельник, – и вот, пожалуйста!

– Соня! Никак наш Валерий ранение получил.

София Валерьяновна бросила укрывать кофейник чайною бабой:

– Надеюсь, ты не всерьез?

– Отчего же. На, взгляни.

– Что ж это… Отцу нельзя… Еще не выдержит.

– Наоборот! Имеет право. И должен поддержать Лерика в сложный момент. Пойми: отец – старая гвардия, стало быть, крепче кремня. Вели подать бумагу. Сейчас напишем.

* * *

Определив Шевцова на ржавую кровать с заскорузлым, засаленным матрасом, вероятно, набитым слежавшейся соломой, медсестра вколола двойную дозу морфия и предупредила о предстоящем хирургическом вмешательстве. Шевцов занимал одну из больничных кушеток, выстроившихся бесконечными тесными рядами. Никакой приватности.

Время текло инквизиторски вяло. Наконец Шевцова вызвали в операционную, укололи морфином, дали втянуть кокаину – и велели терпеть. Под скальпелем Шевцов выпучивал глаза, стиснув рот. Хрипы потоком извергались наружу. Хирург, не отвлекаясь от работы, деловито покрикивал, чтобы терпел и не дергался.

Окончив истязание, его снова отослали в палату. Шевцов затребовал еще одну дозу морфина и отключился. Ему мерещилась Дворцовая набережная. Их взвод торжественно марширует под щелкающим по ветру бело-сине-красным флагом. Здоровое, мощное счастье их молодости солнечными бликами отражается в окнах; раскатистое «ура» заполняет пространство. Милые барышни сверкают в толпе радостными улыбками. Незабвенные дни юнкерских сборов. Валерий Валерьянович медлил открывать глаза – не хотелось возвращаться в неприглядную действительность.

Стоя в ногах кровати, его созерцало милое, юное создание в медицинской форме. Дружеская улыбка раздвинула потрескавшиеся губы Шевцова:

– Хорош Квазимодо?

Варя прыснула и, забавно смутившись, быстро отошла.

* * *

Каждый день Шевцов неукоснительно отправлялся в процедурную на перевязку. Медсестра усердно промачивала марлю водою – и все равно приставшая к ране повязка отдиралась с жестокой болью. Шевцов молча корчился, не желая терять достоинство.

– Терпеливый какой, богатырь, – беззлобно подначивала сестричка.

Боль и кровь были для нее обыденностью.

Шевцова сестрички ублажали: раздобыли удобный матрас с приличными простынями, самые мягкие полотенца, не пропускали уколы обезболивающего. Начинали с него раздачу пищи и первым вызывали на процедуры. Шевцов воспринимал даруемое ему предпочтение с непроницаемым спокойствием, оставаясь по сути глубоко безразличным. Со времени расставания с Лизой всякий намек на нежные чувства вызывал у него чувство сильного отторжения.

Возвращаясь в палату, Шевцов укладывался на кровать и мысленно прокручивал в голове: где допустили ошибку в стабилизации линии фронта? Какие подразделения и орудия нужно было расположить по-другому? Рана ныла, Шевцов отмахивался от нарастающей муки, пока Варвара не приносила шприц с морфием. Он ждал ее появления, как освобождения, позволяющего отвлечься от изнуряющей боли.