Книга Бандит Ноубл Солт, страница 80 – Эми Хармон

– Я чуть не расплакался, когда ты мне помахал, – запросто сказал Ноубл.

– Правда?

– Да. Ван вечно подшучивал, что я все время плачу. И Гарри тоже.

– Гарри? – спросил Огастес. – Вы никогда не говорили про Гарри.

– Я звал его Строптивым Гарри. Но вообще его прозвали Сандэнсом. Вот только это прозвище ему не шло.

– Сандэнс-Кид? – не веря своим ушам, переспросил Огастес.

– Ага. Так его называют. О нем тоже пишут в твоих историях про ковбоев?

– О нем написано в циркуляре, который хранится у мамы. Она думает, я этого не знаю. Но я много чего такого знаю. Еще у нее есть другая ваша фотография. Та, где вы в ковбойской шляпе на фоне гор. Она украла ее из дома мистера Гарримана.

– Украла? – Ноубл вытаращил глаза.

– Да. И хранила под стеклом на столике, за которым причесывалась.

Казалось, это известие совершенно потрясло Ноубла.

– Откуда у Сандэнса это прозвище? – спросил Огастес.

Ноубл тряхнул головой, как будто пытаясь привести мысли в порядок:

– То ли он украл лошадь в местечке с таким названием… То ли лошадь звали Сандэнс, не помню. Но это прозвище ему не подходит. Строптивый куда лучше. Имен у него было много… Как и у всех нас.

– Что значит «строптивый»?

– Это тот, кто вечно обо всем спорит. Он всегда и всем был недоволен.

– Я не строптивый.

– Нет. Вовсе нет. И это хорошо. С тобой легко. Ты Бесхлопотный Гас.

– А на Западе все зеленое, Ноубл?

– Местами. Но вообще… я не сказал бы, что на Западе зелено. В Колорадо порой чувствуешь себя, словно на луне.

– На луне?

– Ну да. Повсюду одна только белая пыль да кратеры. Сухо. Ровно. Ни гор, ни рек, ни деревьев. Сплошное уродство. А потом вдруг попадаешь в такие места, что дух захватывает. Мне кажется, жизнь вообще вся такая. В ней вечно соседствуют красота и уродство. Но когда я думаю про Запад, он представляется мне рыжим, розовым и золотым. А небо там такое синее и бескрайнее, что горы на его фоне кажутся фиолетовыми.

– Фиолетовыми?

– Ага. А вообще, если ты не был в Юте, значит, не видел настоящих гор.

– Мы поедем в Юту. Мама говорила, что поедем. Расскажите еще, – попросил Огастес, снимая с доски короля Ноубла. – Шах и мат.

– На Западе или жарко, или морозно, а средних температур почти не бывает. Это край красных пустынь и белого снега.

– Красный и белый вместе дают розовый.

– Ну да… Может, поэтому зимой небо там розовое. Красное солнце отражается в бескрайних белых снегах. На Западе горизонт далеко-далеко, и видно на многие мили вокруг.

– Но разве горы не закрывают горизонт?

– Закрывают, конечно… Порой… Но среди гор лежат широкие долины, домов в них всего ничего, а деревьев и того меньше. Моим глазам в тех краях никогда не бывает скучно.

– А моим глазам сегодня скучно, – объявил Огастес, откидываясь на спинку стула, довольный, что обыграл Ноубла в шахматы.

– Да уж. На корабле мало интересного, – согласился с ним Ноубл.

– Интересного очень много! Вот только мы застряли тут, – проворчал Огастес.

– Я бы сейчас ни за что не хотел оказаться где-то еще, – сказал Бутч и склонил голову, слушая, как Джейн пела песню о каком-то месте с названием Шенандоа^[20]; Огастес этой песни раньше не слышал и потому тоже прислушался.

– За широкой Миссури, – повторил Бутч слова, которые пела Джейн. – Черт, как красиво.

И Огастес взглянул на мать новым взглядом.

* * *