Книга Бандит Ноубл Солт, страница 84 – Эми Хармон

– Мистер Солт может остаться с ним, – чирикнула жена капитана, отпивая глоток вина и поднимая на маму удивленный взгляд.

Джейн взглянула на Ноубла, потом на Огастеса, и у нее дрогнули губы.

– Хорошо, – тихо произнесла она. – Прошу меня извинить.

Огастес сел на свое место и уставился в пустую тарелку, стараясь не быть строптивым, как Сандэнс-Кид. Ноубл тоже снова сел, но, кажется, был этим очень недоволен. Мама пошла к сцене, и Ноубл проводил ее взглядом. Пианист уже сидел за роялем и тихо что-то наигрывал.

– Кажется, она нездорова, мистер Солт, – прошептал граф. – И все же, надеюсь, у нее достанет сил усладить наш слух. Я так этого ждал.

– Я тоже, лорд Эшли, – проворковала жена капитана.

– А еще я очень хотел познакомиться с тобой, Огастес, – проговорил лорд Эшли, склоняясь к мальчику. – Но твоя мать держит тебя взаперти в высокой башне, не так ли?

– В высокой башне, сэр?

– Она тебя от всего оберегает.

– Да, сэр.

– Я думаю, нам давно пора было познакомиться.

– Простите, сэр. Я не знал, что у мамы есть кузены.

Граф хмыкнул и подмигнул Огастесу с таким видом, словно только они двое понимали истинный смысл этой шутки. Но Огастес лишь еще сильнее запутался. Ноубл придвинулся к нему, положил руку ему на плечо. Огастесу хотелось уткнуться лицом в широкую ладонь Ноубла и от всех спрятаться, но вместо этого он повернулся к музыкантам, так, что сидевшие за столом видели теперь только обычную сторону его лица. Он тревожился из-за мамы. Он никогда еще не видел, чтобы она так переживала перед выступлением. Точнее, она не переживала, но Огастес явно чувствовал, что что-то не так.

* * *

Бутчу не следовало волноваться. Джейн выступила великолепно. Она пела с таким чувством, что в какой-то момент миссис Морган даже вздрогнула и прикрыла уши руками, словно ей стало неприятно. Бутч бросил на нее взгляд, полный такого презрения, что она тут же убрала руки.

– Мне нравится более мелодичное пение, – пробормотала она.

А еще он запомнил слова графа о том, что Джейн нездорова.

Она пела около получаса, под аккомпанемент рояля и виолончели. Этого времени ей было более чем достаточно. Когда она запела, все в зале стихло, не слышно было больше ни смеха, ни шепота. Для собравшихся ее пение вовсе не было фоновой музыкой. Они хотели слушать, хотели наслаждаться ее пением, и она мгновенно завладела всем их вниманием, заняла мысли. Они чувствовали, что перед ними – истинная звезда.

Многих песен он прежде не слышал, не понимал языка, на котором она пела, и все же, когда она закончила свое выступление, исполнив «Шенандоа», в груди у него словно развязался тугой узел, и он одобрительно, с облегчением, выдохнул. Он любил эту песню, любил по-настоящему, и, когда Джейн допела, ему захотелось, чтобы она спела ее еще раз. Правда, решил он, она могла бы спеть что угодно, и все равно ее голос пробрал бы всех до костей. Черт, да она могла бы спеть даже «Клементину», песенку, которую он ненавидел всей душой: парни часто пели эту бесконечную песню, сидя вокруг костра, и упрашивали, чтобы он подыграл на губной гармошке. Но если бы Джейн спела ее своим хрустальным голосом, с отточенным вибрато, «Клементина» прозвучала бы по-другому, и Бутч захотел бы слушать ее снова и снова.

Капитан поднял тост в честь Джейн, а она спела еще одну песню, что-то бравурное, на французском, и Огастес объявил, что это его любимая песня.