Книга Смертельный код Голгофы, страница 4 – Филипп Ванденберг

— Я долго думал, прежде чем рассказать вам свою историю, — продолжил профессор, — но вы писатель, человек, наделенный фантазией, а для того, чтобы представить себе все это, просто необходимо развитое воображение. При том каждое слово — чистая правда, как бы невероятно оно ни звучало. Возможно, вы мне и не поверите, или даже посчитаете сумасшедшим, или решите, что у меня приступ белой горячки. Положа руку на сердце, год назад я бы и сам так подумал.

Странная речь профессора вызвала у меня любопытство, и недоверие сменилось интересом к тому, что такого особенного он хотел рассказать.

— Знаете, — вдруг услышал я свой голос, — лучшие истории все еще сочиняет жизнь. Я знаю, о чем говорю. Ни один писатель еще не придумал таких сумасшедших историй, которые подбрасывает нам судьба. Собственно говоря, одним из моих немногочисленных достоинств является умение слушать. Я живу историями, честнее будет даже сказать, я одержим ими. Так что же вы хотели мне сообщить?

Профессор медленно расстегнул куртку, и из внутреннего кармана показались свернутые листы.

Все, что я когда-либо узнал, общаясь с людьми, не шло ни в какое сравнение с этой совершенно необычной историей, и даже при всей моей развитой фантазии я не мог найти объяснения действиям профессора. Должен признать, я бы меньше удивился, если бы профессор достал из-за пазухи пистолет и наставил его на меня с каким-нибудь идиотским наглым требованием.

Профессор сказал не без гордости:

— Это своего рода дневник двухсот самых ужасных дней моей жизни. И когда я его перечитываю, то перестаю себя узнавать.

Удивленно, почти растерянно, я смотрел то на бумаги, то на лицо профессора, который, совершенно того не скрывая, наслаждался моим замешательством, как дуэлянт, нанесший поражение противнику. Поэтому я лишь спустя некоторое время задал ему вопрос:

— И каково содержание этой рукописи?

Уже наступил полдень, и на террасе, обращенной на запад, появились первые лучи солнца. Из отеля, в котором было занято только три номера, вышла хозяйка и разразилась нескончаемым потоком слов, предлагая нам с гостем пройти за стол и отведать спагетти.

Как только синьора Моретти скрылась из виду, я повторил свой вопрос, но Гропиус ушел от ответа, задав встречный вопрос, который я вначале даже не понял:

— А вы вообще-то благочестивый человек?

— Нет, — возразил я, — если вы имели в виду, принадлежу ли я к какой-либо конфессии.

Профессор кивнул:

— Я как раз об этом. — И добавил, слегка поколебавшись: — Может статься, что мой рассказ заденет ваши духовные устои, более того, он мог бы сильно пошатнуть вас в вашей вере и кардинально изменить ваш взгляд на мир.

Пораженный заявлением этого странного человека, я попробовал сделать хоть какие-нибудь выводы из его манеры говорить, скупых жестов, и, если быть честным, мне не слишком это удалось. Чем внимательнее я следил за Гропиусом, тем более загадочными казались мне его манеры, но и тем завороженнее слушал я его рассказ. У меня не было ни малейшего представления, к чему он клонил, но на тот случай, если Гропиус все-таки не сумасшедший — а, судя по впечатлению, которое он производил, я за это поручиться не мог, — он, видимо, совершил в высшей степени взрывоопасное открытие.

— Мне предложили десять миллионов евро за молчание, — сказал профессор тоном, не выражающим совершенно никаких эмоций.