Книга Художник из 50х, страница 17 – Сим Симович

Первый надрез дался легко. Лезвие входило в дерево мягко, снимая тонкую стружку. Потом второй, третий… Руки двигались сами, словно знали, что делать. За окном кричали дети, хлопали двери, но Гоги ничего не слышал — весь мир сузился до куска дерева и ножа.

Постепенно из заготовки проступали очертания. Головка, клювик, грудка… Птичка была размером с воробья, но изящнее — может быть, чижик или синичка. Гоги работал осторожно, снимая мельчайшие стружки, боясь испортить.

Работа успокаивала. Монотонные движения, шорох стружки, запах свежего дерева — всё это создавало особое настроение. Мысли становились ясными, тревоги отступали. Он вспомнил детство в детском доме, когда старый столяр учил мальчишек резать по дереву. «Дерево живое, — говорил он. — Нужно чувствовать его душу».

Через час птичка была готова. Маленькая, аккуратная, с прорисованными пёрышками и бусинками глаз. Гоги подержал её на ладони, повертел на свету. Неплохо получилось для первого раза. Или не для первого?

Он убрал стружку, сложил инструменты обратно в тряпку. Нож протер и закрыл. Тяжёлый, надёжный — не просто инструмент для резьбы. В случае чего мог и защитить. Времена были неспокойные, а художники — народ беззащитный.

Гоги встал, потянулся. За работой не заметил, как пролетело время. В кармане зашевелился кот соседки — Васька, любивший забираться в чужие комнаты. Серый, толстый, с белыми лапками.

— Ты откуда взялся? — спросил Гоги, почесав кота за ухом.

Васька мурлыкнул, потёрся о ногу и убежал. А Гоги посмотрел на деревянную птичку. Что с ней делать? Подарить кому-нибудь? Продать? Или просто поставить на окно — пусть радует глаз.

Он сунул нож за пазуху. Удобно лёг под мышкой, не мешал движениям. В этом городе, где каждый второй мог оказаться стукачом, а каждый третий — жертвой доноса, лишняя предосторожность не помешает.

Птичку поставил на подоконник. Пусть стоит, напоминает о том, что есть в мире не только политика и страхи, но и простые человеческие радости. Резьба по дереву, например. Или утренний чай с соседями.

За окном кто-то играл на гармошке. Грустная мелодия, под которую хотелось думать о дальних дорогах и несбывшихся мечтах. Гоги слушал и понимал — он начинает привыкать к этому миру. Находить в нём своё место, свои радости, свои способы выживания.

И это было по своему хорошо.

Гармошка играла за окном, и мелодия была такой тоскливой, что сердце сжималось. Гоги сидел на подоконнике, смотрел на деревянную птичку и слушал. Музыка уносила куда-то далеко — туда, где нет барачных дворов и очередей за хлебом.

Вдруг в памяти что-то мелькнуло. Яркая вспышка, как молния в тёмном небе. Город у моря, небоскрёбы из стекла и стали, пальмы на набережной. Но не обычный город — сказочный, невероятный, словно выросший из восточных легенд.

Минареты соседствовали с футуристическими башнями, китайские пагоды — с мечетями в виде лотосов. По каналам плавали лодки с разноцветными парусами, в садах цвели орхидеи размером с тарелки. И над всем этим — небо цвета бирюзы, в котором парили драконы.

Сингапур. Откуда он знал это название? Георгий Гогенцоллер никогда не выезжал из Советского Союза. А Алексей Воронцов… был ли он там? Память молчала, но образы были такими яркими, детальными.

Гоги вскочил, схватил краски. Поставил на мольберт новый холст, начал смешивать цвета. Бирюзовый, изумрудный, золотой — краски, которые здесь почти не использовались. Серые будни требовали серых тонов.