Книга Освобождение, страница 144 – Кери Лейк

В палате уже толпятся люди, а у дверей дежурят трое молодых парней с загорелой кожей и черными волосами.

Рядом с кроватью стоит Гордон и со слезами на глазах смотрит на внука, но у видев меня, тут же расплывается в улыбке.

— Отец Дэймон, рад, что Вы пришли.

Все люди, которые, как я полагаю, являются семьей и друзьями парня, расходятся в стороны, пропуская меня к кровати. При одном взгляде на лежащего на кровати Мигеля с сизым опухшим лицом и торчащей из носа с трубкой, я понимаю, что это будут самые мучительные тридцать минут в моей жизни.

Пожилая женщина с седыми волосами и морщинистой кожей тянется к парню и всхлипывает что-то по-испански. Когда я подхожу, она берет меня за руку и целует костяшки моих пальцев, будто я сам Папа Римский. Сквозь слезы она бормочет что-то по-испански, из чего я могу разобрать только «mi hijo» и «padre». (Mi hijo (исп.) — «мой мальчик», padre (исп.) — «отец» — Прим. пер.)

Гордон наклоняется и кладет руку мне на спину.

— Бабушка Мигеля со стороны его матери. Одна из этих суперрелигиозных бабулек. Думает, что святая вода отгоняет демонов, и все такое.

— Если Вы не возражаете, я бы хотел начать.

— Да, я был бы Вам очень признателен.

Я читаю молитву очень быстро и официально, так же, как и сотни раз до этого. При этом пытаюсь не смотреть на парня слишком часто. Я изо всех сил стараюсь не забывать о причине, по которой он сейчас лежит на больничной койке. По правде говоря, мне хотелось бы объяснить это его семье, которая трясётся над ним, словно над каким-то великомучеником.

Хотя после этого они безусловно меня прикончат.

— Спасибо, что пришли, падре. Это очень много значит для нашей семьи и друзей.

— Конечно. Держитесь.

Жалкий финал этого дерьмового шоу, но я рад, что оно закончилось. Ополаскивая руки в раковине, я оглядываюсь на болтающего с молодой женщиной Гордона, и вдруг слышу голоса говорящих у палаты мужчин.

— Сегодня вечером. Мы схватим девчонку. Пара часов, и она заговорит. А потом покажем избившему ее гандону, как мы заботимся о своих.

Дерьмо. Они нападут на Арасели. И, по-видимому, на меня, но мне сейчас важнее судьба девушки.

— Скажи Гордо, что мы уходим. Мы завалим этого pinche maricón ещё до полуночи. (Pinche maricón (исп.) — «грёбаный педик» — Прим. пер.)

Один из мужчин проскальзывает позади меня, и я краем глаза за ним наблюдаю, задержавшись у раковины. Когда он снова поворачивается в мою сторону, я вытираю руки и даю этой троице отдалиться от меня на некоторое расстояние. Как только они спускаются в холл, я следую за ними, ругая себя за то, что у меня все еще не созрел никакой план.

Не спуская с них глаз, я выхожу из больницы на парковку, и, когда они наконец выезжают на главную улицу, держусь от них на расстоянии нескольких машин.

Надеюсь, мне не придется молиться еще над тремя телами. Но если такое случится, или Арасели пострадает от задуманной этими прихвостнями мести, я готов сказать пару не совсем тёплых слов от имени Господа.

Мы едем по уже знакомой мне дороге до самого Холдридж-стрит, а я изо всех сил напрягаю мозги в поисках плана. Я не могу себе представить, что они ворвутся к родителям Арасели, но это ведь члены банды, а не наемные убийцы. Они скрываться не привыкли.

Я готовлюсь свернуть на Сапфир-стрит, но к моему удивлению они едут дальше. Внутреннее чутье подсказывает мне оставить машину возле дома Арасели и понаблюдать, но, вдруг им известно, где она сейчас. Возможно, у подруги.