Книга Омега. Ты родишь мне сына, страница 16 – Алисия Небесная

Стереть намёки на клетку — но не оставить выхода. Баланс хрупкий. Ошибка стоит слишком дорого. Резкое движение вырвало из мыслей. Поднял глаза. Сначала показалось — мерещится.

Охранник? Врач? Нет.

У дверей, ведущих наружу, стояла она. Волчица. Не Юля. Не женщина. Зверь.

Серая, плотная, напряжённая. Взгляд прямой, тяжёлый. Ни шагу назад. Скалилась — не со злобой, а с вызовом. Словно проверяла, на что я пойду.

Я поднялся. Медленно, без рывка.

— Серьёзно? — голос вышел низким, глухим. — Только пришла в себя — и сразу бежать?

Ответа, конечно, не было. Только кивок. Еле заметный. Будто говорит: знаю, что ты скажешь, но пойду всё равно.

Сделал шаг вперёд. Остановился близко. Пауза повисла — натянутая, как тетива. Чувствовал, как в ней двигается зверь. Не испуганный. Не сломанный. Целый. Живой. Жаждущий свободы. Это было в каждом её движении.

В груди сжалось. Быть рядом с ней — значит отпустить. Но отпустить — значит снова поставить всё на край.

Я шагнул ещё.

— Ты не в клетке, — произнёс медленно. — Но ты ещё не готова.

Она не дрогнула. Только наклонила голову. Взгляд смягчился. Почти человеческий. И в этот миг показалось: она ждёт не разрешения. Она ждёт понимания.

Я смотрел не на волчицу. На Юлю. Даже если сейчас в ней не осталось ни капли человеческого.

Инстинкт бился в груди, требовал удержать. Она только вернулась. Только оторвала себя от края. Ещё мгновение назад её тело лежало бледным, чужим, почти мёртвым.

А теперь она стоит у двери. Смотрит на лес так, будто всё, что пережито, было лишь подготовкой к этому шагу — уйти.

Нет. Не сейчас. Не так. Внутри всё сжимается. Я помню — слишком ясно. Смерть женщины, что была моей. Пустота после. Крик зверя, который не смолк до сих пор.

Второго раза не будет.

Позади слышу шаги. Тихие, выверенные. Не оборачиваюсь. Знаю — Павел.

— Артём, — его голос ровный, но под поверхностью дрожь. — Отпусти её.

Сжимаю челюсть. Вкус железа на языке.

— Ты в своём уме?

— Она сделала первый оборот, — отвечает он негромко. — Спустя год, Артём. И не сорвалась.

Он подходит ближе, встаёт рядом. Его взгляд устремлён не на меня — на неё. В нём нет страха, только уважение.

— Она не убежит. Не сейчас.

Смотрю на него. Вижу то, что чувствую сам. Ошарашенность. Недоверие. И что-то, похожее на благоговение. Такой оборот — без ярости, без падения в бездну — это не просто возвращение. Это выбор.

А мой зверь не верит. Напряжён, как струна. В памяти стоит кровь. Потеря. Холод постели, где сердце замерло навсегда.

Юлия — последний оплот той жизни, что уже сгорела. И она носит в себе то, ради чего я ещё держусь. Отпустить её — значит рискнуть всем. Но держать рядом насильно — значит потерять её иначе.

Она стоит спокойно. Не молится. Не просит. Не оправдывается. Только ждёт. И это… вызывает уважение. Она уже решила.

Опускаюсь на корточки, чтобы видеть её ближе. Мой голос низок, глух:

— Я отпускаю тебя. Но только, чтобы ты пришла в себя.

Пауза. Зверь внутри рычит.

— Но не пытайся бежать. Последствия тебе не понравятся.

Касаюсь загривка. Ладонь скользит по густой шерсти. Рычание вырывается из груди — короткое, предупреждающее. Не вызов. Метка границы.

Открываю дверь. И в этот миг она рвётся наружу. Не скачком — скользя, почти бесшумно.

Вдох. Полный грудью. Она вбирает воздух леса так жадно, будто это и есть жизнь. И уходит. Вглубь.