Книга Прятки в облаках, страница 134 – Тата Алатова

— В смысле вы… ты уволишься? Как это?

— Ну ты же не думаешь, что мы будем скрываться еще три с половиной года. Это нечестно ни для тебя, ни для меня.

— Нельзя! — воскликнула Маша. — Ты — Циркуль, твое место за кафедрой!

— В этом мире полно других вузов, да и вообще… Ты же знаешь, что преподавание вовсе не мечта всей моей жизни.

— О, — только и выдохнула она. Это решение вдруг показалось ей ужасно романтичным: пожертвовать своими размеренными буднями, зарплатой, общагой, работой — ради нее, Маши. Однако и этот пункт требовал разъяснений.

— Значит, — настойчиво и строго спросила она, — я важнее твоей карьеры?

Дымов тоже сел и отвел растрепанные волосы с ее лица. У него было странное выражение — серьезное, смущенное и насмешливое одновременно.

— Такая девочка, — произнес он едва не растеряно. — Маш, я чувствую себя рядом с тобой едва не растлителем.

— Мне девятнадцать, — быстро возразила она, будто он мог забыть.

— Знаю, — Дымов обнял ее, — просто… Так страшно тебя подвести. В твоем возрасте все так сильно ранит, любое неосторожное слово. Ты нравишься мне, Маш, так сильно, что я на полном серьезе переживал, что застряну для тебя в образе Лизы, что ты так и будешь воспринимать меня, как свою подружку.

— Но из тебя и правда получилась хорошая подружка, — хихикнула она, воспряв от этого «нравишься». Что было, конечно, хуже «безумно влюблен», но определенно лучше «приятно провели время».

— Ты храбрая, умная и честная, — продолжил он. — Мне кажется, я захотел тебя сразу, как только ты с таким самодовольным видом оттарабанила ответ на риторический вопрос про ямб и хорей.

— Да не риторическим он был!

— Я прожил много лет, гадая, как все у нас будет, но тебя не было слишком долго. Когда ты наконец появилась, я сказал себе: ну нет, я не стану тем самым преподом, который спит со своей студенткой. Это слишком банально и пошло. Что же, пришло время признать: я банальный пошляк и есть. Возможно, когда ты станешь старше, опытнее, то осудишь меня. Я и сам, признаться, не в восторге от собственных решений. Но все эти твои пижамы, и то, как ты хватаешься за меня, когда взволнована и напугана, и как ты справляешься со всеми бедами, и то, как ты мыслишь, и… помнишь, ты заплетала мне косы? Наверное, в тот момент я и понял, что никуда уже не денусь.

Маше совсем не понравились обреченные нотки в его голосе — можно подумать, она смерть с косой, которая выросла на его пути. Все эти переживания не были ей близки — она выросла с мамой, уверенной, что нет ничего важнее любви. Условности, искусственные ограничения общества, табуированность секса, ханжество и осуждения, — все это, по мнению известной свахи, было раздутым злом. «Люди всегда все усложняют, — говорила она, — чтобы ограничить других, но в итоге ограничивают только самих себя».

Но в то же время и льстило, что Дымову пришлось преодолеть некоторые внутренние запреты, чтобы приблизиться к Маше.

И хотя она свои чувства приняла куда легче и, возможно, раньше, ей все же захотелось его утешить.

— А тебе не приходило в голову, — ответила она тихо, — что ты, наверное, мой единственный шанс успеть заняться любовью до того, как… Не знаю, до того как меня отправят на опыты, прирежут или еще что-то в этом роде? Мне кажется, у меня не осталось времени на сомнения. Правильно, неправильно, банально, небанально — все это сейчас так далеко, что хочется кричать.