Книга Прятки в облаках, страница 158 – Тата Алатова

— Тут ведь какое дело, — Маша переглянулась с Дымовым, — можно мы у тебя до конца января поживем? Все равно меня пока до экзаменов не допустят, а в феврале я пройду все комиссии и восстановлюсь на учебе.

— С тобой-то понятно. А вот с чего Цирку… Сергею Сергеевичу все бросать — лично мне совершенно недоступно, — проворчал Мишка.

— А ректорша его разоблачила, — пояснила Маша, доставая тарелки. Она так ловко лавировала между правдой, полуправдой и откровенным враньем, что сама себе поражалась, — и обещала выгнать взашей, если он сам не уйдет.

— Вот жизнь у людей, — позавидовал брат, — в мое время так в универе весело не было. Но вот я вам скажу, голубчики, — посуровел он, — спать будете в разных комнатах. Я не допущу разврата в своем доме.

От неожиданности Маша прыснула.

— Как скажешь, — охотно согласилась она. Потому что по утрам-то Мишка будет уходить на работу, а они с Дымовым — нет.

***

Это был странный, наполненный страхом и тревожным ожиданием месяц. Пресловутое время, причинившее Маше столько проблем, будто остановилось. В тихой деревне было много разговоров — по ночам с Мишкой, который устроился на соседнем диване, днями — с Дымовым.

С братом Маша будто возвращалась в детство, болтая о всяких глупостях, а с Дымовым она становилась желанной женщиной, купающейся в поцелуях.

Они много читали про путешественников во времени, и хоть о них было не так уж много информации в интернете, но постепенно складывалась некоторая закономерность. Время затягивало в свою воронку совершенно разных людей, и рано или поздно они откликались на этот зов. Дар, быстро превращающийся в проклятие, — если тебя не уничтожали люди, то сжирало безумие. Привыкший мыслить последовательно мозг начинал сбоить, не в силах переварить энтропию.

Больше всего Машу и Дымова интересовал вопрос, можно ли завязать с этими прыжками в пространственно-временных облаках, спрятаться от зова. Отчаявшись найти хоть какие-то описания механизмов, Маша закрыла странички работ физиков-теоретиков и обратилась к философам.

— Послушай, — сказала она, — время не абсолютно, для каждого из нас его течение индивидуально, это зависит от чувственного восприятия, опыта, психики и даже от уровня гормонов.

— Спорно, — рассеянно отозвался Дымов, читая что-то с телефона.

Был полдень, и они лениво валялись на диване, так и не потрудившись одеться. Мишка правда верил, что грешить можно только под покровом ночи, или просто его старшебратскому сердцу было спокойнее, когда сестра ничем таким не занималась за стенкой, пока он дома?

— А вот Кант считал, что время есть не что иное, как форма внутреннего чувства, то есть процесса наглядного представления нас самих и нашего внутреннего состояния.

— Ересь, — отмахнулся он, однако отложил телефон и посмотрел на Машу: — что у тебя на уме?

— Что, если нет общих механизмов путешествий во времени, которые подходили бы всем? Что, если для каждого они индивидуальные — в зависимости от характера, опыта, устремлений, моральных принципов?

Как ты думаешь, какие качества определяют меня?

— Ответственность, — подумав, ответил Дымов.

— Это раньше, — засмеялась Маша, — до того, как я сбежала с преподом. Но допустим, я прыгнула в твое прошлое, потому что точно знала, что должна туда попасть. И двадцать пятого января была намерена прыгнуть в прошлое Дины, потому что верила, что у меня нет другого выбора. То есть, я бы так боялась нарушить временную линию, которая уже состоялась, что не осмелилась бы поступить иначе. Мой характер определял мои поступки. И что, если теперь я точно знаю, что ни при каких условиях, ни за что, никогда, я не должна прорывать пространственно-временной континиум, удержит ли меня это знание в настоящем?