Книга Соломенное сердце, страница 131 – Тата Алатова

— Скажите Егорке, что мы завтра увидимся, — попросила Поля, прощаясь.

— А что сказать Марии Викторовне?

Даня замялся.

— Пожелайте скорейшего выздоровления, — наконец сказал он. Потом еще потоптался на тротуаре и все же добавил: — Ну и что у меня все хорошо, я больше не один. Теперь у меня есть Поля.

— Ладно, — Постельный махнул им рукой на прощание и уехал.

— Кажется, мы снова свободны, как ветер! — радостно воскликнул Даня, когда они получили ключ (все за счет Александра Михайловича, разумеется) и поднимались по роскошной янтарной лестнице вверх. — Я отказываюсь переживать за дальнейшую судьбу переговоров, других дел у нас нет. Завтра повидаешься с Егором — и все, уносим отсюда ноги, пока за мной не явились тринадцать братьев.

— Не хочешь заехать к Стужевым?

— Не хочу. Я вообще никого, кроме тебя, видеть не хочу и пока не могу.

***

В номере было тепло и уютно, а за окном бушевал ливень.

Поля так устала, что Даня ее выкупал, как ребенка, бережно и нежно, завернул в толстый халат и отнес на кровать. Она потянула его за футболку, молча предлагая полежать рядом, и Даня послушался.

— Расскажи, — тихонько попросила Поля, рисуя пальцами узоры на Даниной груди.

— Что рассказать?

— Тебе было очень грустно в горной управе?

Он уже хотел отшутиться, сказать что-то веселое и успокаивающее, но она добавила:

— Помоги мне понять. Я знаю, что такое грусть, — Егорка мне объяснял и даже рисовал плачущие рожицы. Я тоже плакала сегодня.

— Я видел. Но в машине было столько людей, что я не решился спросить, почему.

— Я плакала от злости на первую жрицу.

— Да уж, завидное наследство нам оставила бабуля. Хорошо, Поленька: мне было грустно в горной управе — потому что князь уверен, что я ненавижу его. А я — нет. Мне все равно. Это значит, что я хуже, чем князь думает обо мне?

— Если тебе важно, что он о тебе думает, значит, тебе не все равно, — рассудительно возразила Поля.

— И еще я хотел бы увидеть княгиню, но боюсь разбередить ее раны. Хотя все переживания этого дня затмила твоя волчица.

— Страшно тебе? — спросила она, приподнявшись. — Боишься, что я перекинусь, пока ты спишь, и перегрызу тебе горло?

— Что? — изумился он, а потом расхохотался, обхватил ее голову руками и поцеловал в лоб. — Мне бы хотелось сказать, что я буду рад пасть от твоей руки… то есть клыков, но я не настолько балабол. Нет, душа моя, я эгоистично радуюсь тому, что моя жена способна постоять за себя — и за меня заодно. Вот обалдеют тринадцать братьев, если вздумают за мной явиться!

— Это смешно? — сосредоточенно хмурясь, уточнила Поля.

— Нет, — тут же покаялся Даня. — Но немного да. Представляешь, если ручные мунны старейшин донесут о том, как ты на четырех лапах прыгала? Да плюс слухи, которые я так старательно распускал, — ну про то, что ты мастерица проклятий. И я смогу рассказывать всем подряд, что моя жена — самая зловещая и грозная во всем Верхогорье. И тогда не найдется ни одного дурака, который осмелится тебя обидеть, а у меня всегда будет прекрасная тема для новых баек…

— Есть ли что-нибудь, не забавляющее тебя? — спросила она с улыбкой.

Этот день был тяжелым, изматывающим, пугающим и никак не забавным, но он уже почти превратился во «вчера», а только глупец страдает об ушедшем.

Поэтому Даня охотно закрыл глаза, чтобы побыстрей перенестись в завтра, обнял Полю покрепче и спросил, тепло проваливаясь в сон: