Книга Тетушка против, страница 96 – Тата Алатова

— Я понимаю вас, — сказала Пруденс спокойно. — Вы разочарованы и напуганы. Величие ваших предков, которыми вы привыкли гордиться, обернулось кошмаром. И вам хочется сбежать, как ребенку.

Ее слова разозлили Рауля — он ведь практически опустился до мольбы, добиваясь ее. Отринул все принципы — не одна женщина, так другая, какая разница, — настойчиво, снова и снова заявляя о своих чувствах. А она считает его напуганным ребенком! Его, графа Флери, известного на всю столицу своей дуэлянтской храбростью!

«Пруденс совершенно права, — шепнул премерзкий внутренний голос, который в последнее время так и норовил поспорить, — еще позавчера ты был помолвлен с ее племянницей. Сегодня собрался в монастырь. Каким же легкомысленным мотыльком ты выглядишь в ее глазах…»

— Мой батюшка, — продолжала Пруденс, заворачивая маслины в лепешку и протягивая ему, — был злым человеком. Жестоким даже.

— Не настолько, как мой!

— Ну, это странный повод для соревнования… Моя матушка была дурой, отказавшейся от благополучия ради мужчины. И что теперь? Родственников, знаете ли, не выбирают. Просто не режьте мертвых садовников, не превращайте своих гувернеров в мумии и не засовывайте в грудь своих служанок кристаллы — большего от вас и не требуется.

Рауль застонал.

Как можно так равнодушно перечислять все преступления его отца, будто это самое обыкновенное дело!

— Я вам больше скажу, — Пруденс настойчиво всучила ему лепешку, — Во многих таких замках, — она махнула в сторону темной махины на холме, — и во многих лачугах тоже прячутся сумасшедшие и убийцы, воры и распутники. Люди всегда грешат напропалую, с этим уж ничего не поделать. Так и нечего расстраивать себя попусту, от таких терзаний только аппетит портится.

— Вот как, — все еще раздраженный ее примитивной практичностью и всяким отсутствием сочувствия, протянул Рауль. — Если вы так уверены, что злодеяния моего отца — обычное дело, так докажите, что вы не испытываете отвращения к его сыну. Выходите за меня, и посмотрим, хватит ли у вас духу связать свою жизнь с потомком чудовищ.

Она так ощутимо растерялась — покраснела даже, густо, ало, до кончиков ушей, до крыльев носа, — что он вдруг успокоился. Злорадно впился зубами в лепешку, испытывая невероятное наслаждения и от вида изумленной Пруденс, и от вкуса пресной лепешки, приправленной остротой маслин.

От еды и правда становилось лучше, солнце наконец пробилось сквозь мрачное настроение Рауля, согревая его своим теплом.

— Вот уже второй раз, — наконец отмерла Пруденс, цедя слова, как будто они были на вес золота, — в моменты душевных потрясений вы несете эти нелепицы. Как можно так разбрасываться своими рукой и сердцем!

Он тщательно дожевал, даже зажмурившись от детского удовольствия, вспоминая, как вкусными казались ему, оголодавшему на свежем воздухе, крестьянские угощения.

— Я предложу и в третий раз, — почти промурлыкал Рауль, разглядывая Пруденс — невероятно хорошенькую в смущенном румянце — из-под ресниц. — И буду предлагать снова и снова, пока вы не согласитесь.

— Да вы ведь только что в монастырь собирались! — огрызнулась она.

— А вы ведь только что меня отговаривали, — ехидно ответил он.

Пруденс отвернулась от него, теребя лепешку, крошками осыпающуюся на ее подол.

— Я считаю вас слишком порядочным человеком, — донеслось до него, — чтобы предположить, будто вы намеренно шутите надо мной.