Книга Прибежище из серы и тьмы, страница 61 – Люсинда Дарк

Ненависть прожигает меня насквозь.

Одна из ленточек скользит к моей щеке, очень похожая на мою собственную силу, и прижимается ко мне. Дернувшись, я щелкаю зубами при виде свидетельства физической силы. Она испаряется, исчезая в одно мгновение, и я оседаю на примятый снег, хватая ртом воздух.

— Хотя я понимаю твою ярость, Ариадна, — тихо шепчет женский, но слишком знакомый голос, — я бы предпочла, чтобы ты не убивала нашего друга. Было бы трудно объяснить его исчезновение.

Я закрываю глаза и откидываю голову на ледяную землю.

— Македония. — Имя Богини со скрежетом вырывается из моего истерзанного криками горла.

— Да, дитя мое.

Мне хочется посмеяться над этим ласковым обращением, но, по правде говоря, для Македонии, Богини Знаний, я всего лишь ребенок. Ей почти столько же лет, сколько моему отцу, и она была бы почти такой же могущественной, если бы не определенные свойства ее даров. Факт, я уверена, который одновременно раздражает и забавляет Трифона.

Открыв глаза, я пытаюсь сесть и обнаруживаю, что небольшое пространство заполнено золотыми нитями силы и еще большим количеством снега. Кэдмон сгорбился, хрипит и кашляет, пытаясь вдохнуть через раздавленное трахею. Это заживет — к моему большому разочарованию.

Фигура в тёмно-золотом одеянии появляется из теней, двигаясь по растревоженному склону с поразительной лёгкостью. Ни звука шагов, ни следов от обуви — она словно скользит по воздуху. Я не шевелюсь, когда она приближается, не останавливаясь, пока не оказывается между мной и Кэдмоном, ближе ко мне.

Наклонившись, Македония протягивает руку и осторожно снимает капюшон своей мантии. Облако вьющихся темных волос веером рассыпается у нее на затылке, убранные назад, со лба чем-то вроде золотой короны. Ее глаза, такие же добрые, какими они всегда были, стали темнее, чем я их помню, затуманенные болью, печалью и чем-то еще, что я узнаю, потому что видела это в своем собственном взгляде последние десять лет. Чувство вины.

— Давай, — шепчет она, протягивая мне руку. — Нам нужно поговорить.

— Только не с ним, — огрызаюсь я, поднимая руку и принимая ее мирное предложение помощи.

— Да, с ним, — заявляет она. — Тебе многое нужно знать.

— Ты не знаешь, что он…

— Неужели? — Македония поднимает меня на ноги и заканчивает мое заявление, приподняв бровь. — Ты думаешь, я была бы здесь, если бы не знала, зачем Кэдмон сюда явился? Что он сделал?

Если это правда, то она знает больше, чем то, что он сделал. Она знает о ней — Кайре. Глубоко вдыхая, я ловлю себя на том, что не удивлена этой информацией. В конце концов, Хенрик — ее сын, и, следовательно, наш ребенок тоже ее крови. Имеет смысл, что Кэдмон обратился к ней за помощью.

Однако прежде чем я успеваю ответить, мужчина, о котором идет речь, издает еще один громкий отрывистый кашель, капли крови падают из его рта на белый снег. То, как его тело изгибается, когда он издает звук, выглядит болезненно. Хорошо, я думаю. Надеюсь, это больно.

— Ариадна, я понимаю твой гнев, — начинает Македония, когда я убираю свою руку с ее и позволяю своим собственным ногам поднять меня.

Из моего горла вырывается насмешливый звук, когда я отворачиваюсь от нее. Какой бы доброй она ни была, даже она не смогла помешать Трифону делать то, что он хочет. — Мой гнев? — Выдавливаю я сквозь стиснутые зубы. — Он украл у меня моего ребенка.