Книга По другую сторону Алисы, страница 146 – Алена Тимофеева

Несколько опешив, я в замешательстве посмотрела на мать. Думала, удивить меня это семейство уже не в силах. Странно, Елизавету Андреевну я к своей семье не относила. Совсем.

– Я очень признательна… Но как же Джозеф? Не примет ли он подобное решение как предательство?

Мама неожиданно рассмеялась. Слабо, хрипло и как-то придушенно.

– Джо, разумеется, может быть иногда непредсказуем, спонтанен, но сердце у него доброе. Он любит тебя, не сомневаюсь.

Еле сдерживая негодование на такое откровенное нежелание Елизаветы Андреевны замечать очевидные вещи, я принялась разглядывать собственные ногти, которые уже успели оставить отпечатки в виде полумесяцев на ладонях. Когда я разжала кулаки, следы от ногтей налились кровью. Я вытащила салфетку из коробки, что стояла на прикроватной тумбе, и промокнула выступившие алые капли.

– Ты была очень прозорлива в своем решении покинуть нашу квартиру и отправиться в Лондон за богатым мужем, но вот в отношении приемного сына ты совершенно слепа. – Я поднялась с постели, сжимая салфетку в руках и с вызовом глядя на мать. Та приподняла тонкие брови.

– И чего же я, по-твоему, не замечаю?

Прикрыв веки, я сосчитала про себя до трех.

– Джозеф давно утратил все чувства ко мне. Все, кроме раздражения и неопределенности.

За окном начался снегопад, и белые хлопья липли к кристально чистым стеклам. Хотелось распахнуть настежь закрытые окна и впустить свежий воздух вместе с кружившимися в танце снежинками в затхлую комнату. Мне становилось нечем дышать.

– А что ты чувствуешь, дочка?

Услышав такое простое, но настолько неправильно прозвучавшее из уст Елизаветы Андреевны слово, я отвлеклась от созерцания белой пелены и вновь обратила свой взор на матушку.

– Прости, мама, но, кажется, я сейчас не способна что-либо испытывать к мужчинам. Я слишком устала.

Уголки рта матери дрогнули. Улыбка на лице мамы смотрелась так же неуместно, как клоун на похоронах. Снова мысли о смерти. Мне оставалось лишь печально вздохнуть и решиться на один отчаянный поступок. Я подошла к изголовью кровати и, наклонившись, оставила невесомый поцелуй на щеке мамы. Это жест вышел столь же неловким, как и все наше с ней общение. Быстро сделав шаг назад, я отметила, как Елизавета Андреевна медленно дотронулась чуть дрогнувшими пальцами до того места, где только что были мои губы. Не давая ей возможности прокомментировать случившееся, я стремительно удалилась из покоев матери.

Лилии. Белыми цветами, запах которых вызывал головную боль, украшали и свадьбы, и дни рождения, и похороны. Я тщетно пыталась стряхнуть с лацкана черного пиджака оранжевую пыльцу, намертво прилипшую к ткани. Намертво. Мы с Джозефом сидели в первом ряду, откуда был хорошо виден открытый гроб. Организацию похорон родной матери мне не доверили, и потому мой муж полностью взвалил эту ответственность на свои плечи. Местная церковь до неприличия обрадовалась возможности провести панихиду. Для церкви Святого Варфоломея, стремительно терявшей прихожан в последнее время, поминальная служба известной персоны могла увеличить паству. Я не имела права их винить, скорее, чувствовала облегчение, что эта неотвратимая трагедия хоть кому-то принесла пользу.

Сегодня многие жители небольшого городка осмелились присоединиться к нашему трауру. Зал, заставленный треклятыми лилиями, пропахший ладаном, который буквально въелся в стены церкви, был полон. Полон людей, которых я ни разу в жизни не видела, за исключением моей золовки Виктории и ее семьи. Не в силах смотреть на мать, что выглядела такой живой благодаря стараниям гримеров, я переводила взгляд со священника на горевшие свечи и обратно. Чуть повернув голову вправо, мы встретились взглядами с мужем Виктории. Он тупо пялился на меня, и его без того малосимпатичную физиономию уродовала улыбка умственно отсталого. Блестевшую на свету лысину покрывала испарина. Я содрогнулась от омерзения и поспешила отвернуться. Слова священника были неразличимы для меня. Их смысл ускользал, подобно речи на незнакомом языке. В гробу вместо мамы я упорно видела Джулию. Ногти вновь впились в едва зажившие ранки на ладонях. С моих губ сорвался тихий стон.