Книга Война и потусторонний мир, страница 119 – Дарья Раскина

– Я справлюсь сам, – возразил Петр, не желая сдаваться на милость некоей Алины Васильевны. Он закряхтел с усилием, но не смог даже оторвать плечи от земли.

– Глупости, не геройствуйте, – махнула Татьяна. – Алине Васильевне будет вовсе не затруднительно.

Не затруднительно поднять в воздух мужчину? Какая бы ни была это волшебная женщина, Петр сомневался, что… Услышав тяжелые шаги, он поднял взгляд – и замер.

Алина Васильевна была огромна, с квадратной, словно чемодан, нижней челюстью и едва ли не саженью в плечах. Но больше впечатляло даже не это – а то, что она оказалась вырезанной из камня. Петр сморгнул, но видение не изменилось. Без сомнения, эта женщина, одетая со вкусом и даже изящно, в зеленое платье и ленты, была оживленной глыбой розового мрамора. Двигаясь прерывисто, наподобие игрушки в музыкальной шкатулке, она потянулась своими пудовыми руками в высоких белых перчатках, и Петр ощутил, как его торжественно, будто взбитую подушку, поднимают с земли. Сопротивляться не было ни сил, ни смысла.

Карета наследницы медного богатства оказалась простой до аскезы. Ни тебе бархатных перин, ни золотой канители, только жесткие сиденья, обитые серым сукном, да плотные, покрытые пылью занавески.

– Вы едете издалека? – спросил Петр, когда Татьяна устроилась напротив и приказала кучеру трогаться.

Наконец он смог рассмотреть своего доктора в деталях и подивиться, как в таком узеньком лице и в такой небольшой фигуре могло прятаться столько внутренней силы.

– Из-за границы, получала медицинскую степень в Кобольдском университете. Теперь вот домой, впервые за три года.

– Университет? Степень? – переспросил Петр в крайнем удивлении. Неужели в Потусторонней России подобное явление обычно? – Простите, но… с разрешения ваших родителей?

– Скорее, вопреки их воле, – с легкой досадой отозвалась Татьяна, по-своему истолковав его слова. – Маменька все мечтает приобщить меня к горному делу, но, право… мне больше по душе естественные науки… на ваше счастье, – добавила она с усмешкой.

– Да, кажется, так, – согласился Петр, все еще пытаясь уложить услышанное в голове. Все это, в сочетании со слабостью и пережитым, распластало его по сиденью кареты, словно варенье. Решив отложить мысли на более позднее время, он откинулся на жесткий подголовник. – Долго ли нам ехать? – спросил он, удерживая голову в единственном положении, в котором затылок не бился о деревяшку.

– Не слишком. И все же вам лучше уснуть до самого приезда, Петр Михайлович. Дома ждут маменька и тетка, и поверьте, перед такой встречей следует набраться сил. Отдыхайте.

Карета подпрыгнула, мир дернулся, Петр прикрыл глаза. Под веками вспыхивали цветные пятна: то малахитовые, то розовые, то с оттенком густой черной крови. Именно так, под мерную тряску, он и заснул.

* * *

– …А хорош, ничего не скажешь. И нос какой, и профиль высеченный, а ресницы-то, ресницы – как у кокетки. Малахия, душа моя, посмотри…

Шорох платья, шарканье туфель, осторожное прикосновение к щеке – не рукой, кажется, носовым платком.

– Не горняк, – с пренебрежением отозвался низкий женский голос.

– Ну да, непривычно, конечно, что не из наших… Тут ты, Танюша, создала себе беспокойство… Из народа они, знаешь ли, посговорчивее, не ропщут. И к подземной жизни им не привыкать. Ну да сердцу не прикажешь, это мы знаем… Да и дело молодое, лет десять посидит, научится отличать малахит от медного изумруда, еще такой каменный цветок вырежет – всем нашим фору даст. Ах, и в самом деле, ресницы-то, Малахия, посмотри…