Книга Узы Белого Лотоса, страница 170 – Адела Кэтчер

Она садится в постели и снимает лежащий поверх одеяла плед, который привез брат две недели назад, когда она мерзла даже под двумя больничными покрывалами. Сейчас ей уже тепло, и озноб давно не возвращается. Сун Цин тянется и укрывает им плечи Цай Яна, на несколько мгновений задерживая на них ладони. Она видит, что у него под пальцами лежит его телефон.

Сун Цин грустно улыбается.

– Глупый… – шепотом говорит она, осторожно перенося руку на его голову и мягко перебирая пальцами его волосы. – Все будет хорошо. Ты даже не представляешь, как скоро все будет хорошо.

Ее слышат только больничные стены. Однако хотя бы произнести это вслух рядом с Цай Яном для нее сейчас уже достаточно.

Токио утопает в белом и розовом. Это похоже на первый снег – сакура расцветает будто за одну ночь, и наутро город не узнать. Как юная девушка, которая встает пораньше, чтобы принарядиться к празднику, никогда не спящая японская столица вместе со всей Страной восходящего солнца – от юга к северу, как по взмаху руки, – становится воплощением весны. Воздух наполняется сладковатым, свежим ароматом: солнечного тепла, сакуры, ветра с Токийского залива. Даже башня Небесное Дерево, подпирающая ночь и переливающаяся огнями, свет которых заменяет жителям сияние звезд, не настолько прекрасна, как цветущие парки и сады в это время года.

Это можно было бы назвать волшебством. Настоящим, человеческим, когда магия заключается в простоте, от которой замирает сердце. Почти все чудеса, происходящие в мире, состоят из набора совпадений, которые собираются в единую картину. Как под рукой умелого художника, который просто наносит краску на холст, чтобы, сделав несколько шагов назад, увидеть перед собой частичку Вселенной, что родилась в его душе и нашла место в этом сумасбродном мире.

Цай Ян пьет кофе, глядя на Токио за окном. За его спиной суетится Сун Чан, что-то тихо напевая себе под нос и звеня чашками. Не поворачиваясь, Цай Ян может сказать, что он делает, по звуку: ставит на стол тарелки, с приятным стуком опускает рядом палочки хаси, наливает кофе себе и Сун Цин, чай – А-Бэю. И больше не слышно, как дребезжит ложка по блюдцу или краю чашки, когда он несет что-то в своих дрожащих руках.

Потому что они больше не дрожат.

На кухню заходит Сун Цин – ее Цай Ян тоже узнает по шагам, даже оборачиваться не нужно. Ну… или почти по шагам, потому что она опять материт его за то, что он куда-то переставил ее духи в ванной. На самом деле он не переставлял – он их чуть не уронил спросонья, так что задвинул подальше – нечего оставлять где попало. Скоро вещи Сун Цин выселят А-Бэя из его комнаты, а Цай Яна – из квартиры.

Сун Цин еще что-то бурчит, потом благодарит брата, который сует ей в руку чашку с кофе, как делает это буквально каждое утро. Сун Чан лучше всех знает, что нужно ей и Цай Яну до того, как начнется день, – что угодно с кофеином, чтобы они перестали ворчать и занялись чем-то более приятным и безопасным для нервов окружающих.

– Ты… – начинает Сун Цин, но вместо продолжения этой фразы с ее губ срывается изумленный вздох.

Цай Ян чувствует, как она подходит ближе к окну, за которым воздух едва не искрится от буйства розовых, белых и малиновых красок. Еще по-весеннему прохладный ветер играется лепестками сакуры, как непослушный ребенок. Он делает глоток кофе и все же поворачивает к ней голову. Сун Цин стоит, обхватив ладонями свою чашку, и смотрит, раскрыв рот, куда-то наверх, наблюдая за этой весенней каруселью над просыпающимся Токио.