Книга Леди Аделина из Лесной Долины, страница 13 – Надежда Соколова

Ночь я провела нервно. Сон, когда он наконец пришел, был беспокойным и обрывистым, как старый кинематограф. Мне снилась какая-то причудливая чушь, сплетенная из свадебных приготовлений и обрывков моих собственных, земных страхов. То я не могла найти свое платье, а вместо него мне упрямо подсовывали безразмерный мешок из грубой, колючей мешковины. То жрец на церемонии читал обеты не на красивом, певучем языке этого мира, а на том, земном, с его машинными звуками и резкими интонациями, и все гости смотрели на меня с немым осуждением. А потом я видела Витора, но не живого, а его портрет в золоченой раме, с которого он неожиданно шагнул ко мне, и его холодные, сковывающие руки были не из плоти, а из того самого резного, негнущегося дуба, на который он так похож своим упрямством.

Я проснулась еще до рассвета, в холодном поту, с тяжелой, отягощенной снами головой и одним четким, как удар колокола, осознанием: сегодня тот самый день, когда моя новая, чужая жизнь начнется по-настоящему, с утра до вечера. И готова я к ней или нет, нравится мне это или пугает — уже не имело абсолютно никакого значения.

Утро свадьбы началось с того, что в мои покои, едва первые лучи солнца позолотили верхушки деревьев в саду, ворвалась целая процессия служанок во главе с моей собственной матерью. Комнату быстро наполнили тазы с дымящейся горячей водой, флаконы с ароматными маслами и притираниями с запахом жасмина и мирры. Меня отерли с ног до головы лепестками роз и душистыми травами — мятой и чабрецом, словно готовя жертвенного агнца к закланию, а затем ополоснули прохладной водой с добавлением розовой эссенции. Волосы, еще влажные, умастили маслом сандала, и две горничные принялись искусно заплетать их в сложную конструкцию из кос и жемчужных нитей, которую венчала легкая серебряная диадема с крупным каплевидным аметистом — фамильная реликвия, которую надевали все невесты нашего рода на протяжении столетий. Ее холодный металл приятно касался кожи.

Затем настал черед платья. Снова этот тяжелый, шелестящий шелк цвета спелой сливы, снова бесчисленные крошечные пуговицы на спине, которые одна за другой, стараясь не дрогнуть, застегивала пальцы Элсбет. Я стояла, выпрямившись, чувствуя, как ткань ложится по фигуре, сковывая движения, но и придавая осанке царственную стать. На шею мне повесили то самое холодное, отяжелевшее от истории колье с адрахилом, камнем, который сегодня пульсировал ровным, тусклым ледяным светом, словно затаившаяся змея. Мать, совершив последний, критический осмотр, поправив невидимую складку, осталась довольна.

— Готова, — произнесла она, и в ее голосе прозвучала итоговая, облегченная нота. В ее глазах я прочла не материнскую нежность, а скорее удовлетворение садовника, вырастившего безупречный цветок для важной выставки.

Меня повели в храмовый зал нашего дома — просторное, торжественное помещение с высоким сводчатым потолком, стены которого были расписаны фресками, изображающими сцены из мифов о богине любви и мудрости Артике. Воздух был густ и сладок от дыма благовоний — сандала и ладана, — поднимавшегося тонкими струйками к ногам ее величественной мраморной статуи, увенчанной сияющим лавровым венком. Зал был полон гостей — соседних дворян в бархатных камзолах, чиновников отца в форменных мундирах, их жен в шелках и сверкающих драгоценностях. Все их взгляды, любопытные, оценивающие, завистливые, устремились на меня, когда я, сопровождаемая матерью, появилась в дверях.