Книга Призрачная империя, страница 121 – Рина Харос

Я продолжал удерживать в ладони золото. Девушка недолго колебалась и осторожно забрала монеты, наскоро убрав в карман. С лицом, полным довольства, она взяла большим и указательным пальцем уголек, достала чистый лист бумаги и решительно произнесла:

– Говорите, кого и как надо нарисовать. Сестру? Или, может быть, вас самого?

– Жену.

– Вы женаты? – удивленно спросила художница и мельком посмотрела на безымянный палец без кольца.

– Скоро женюсь, – я кивнул головой на бумагу, – давайте начнем.

Девушка заскользила угольком по бумаге, вырисовывая женские черты – пронзительные глаза, чуть вздернутый нос, пышные ресницы. Саша получалась словно живая. У художницы определенно был врожденный талант.

Прошло без малого полчаса, когда девушка протянула мне лист с изображением Саши – даже упрек в глазах получился точь-в-точь. Я бережно забрал рисунок и прижал к груди, не желая, чтобы его кто-то видел. Прохожие начали засматриваться на нас и подходить, чтобы узнать, а что творит посреди главной площади города молодая девушка, с восхищением рассматривая ее рисунки. Старичок, с которого рисовался первый портрет, доел булочку и, ковыляя, подошел к незнакомке, увидел себя среди бумаг и начал горделиво говорить о том, какое невероятное сходство предстало перед его старческими очами. Он выкупил рисунок за пару серебряных монет и удалился прочь, чуть ли не подсовывая людям, прогуливавшимся по улице, рисунок, подстрекая заказать свой. Около художницы образовалась толпа, желающая заказать портреты, – кто-то даже предложил приехать к ним в дом и увековечить всех членов семьи на едином полотне.

Я ушел с площади в свою комнату. На душе стало так хорошо, что хотелось обнять весь мир и не отпускать, желая разделить радость с каждым. Простыни были поменяны, окно в комнату раскрыто, выветривая запах табака. Я скинул одежду, положил рисунок рядом с собой, лег на бок и моментально уснул, представляя, что в этот самый момент Саша тут.

Это, пожалуй, был первый раз в жизни, когда я возненавидела утро – солнечные лучи нещадно жгли глаза, во рту стояла такая сухость, что еле сглотнула слюну, застрявшую комом в глотке. Почти что свалившись с кровати, подошла к шторам и закрыла окна плотной тканью, облегченно выдохнув. Так-то лучше. На столе стоял графин с водой, наполненный доверху, – его оставил какой-то святой, клянусь.

Я жадно припала губами к графину и начала глотать воду, так жадно, что она стекала по шее и груди. В дверь постучали, но я не ответила – боялась, что, если оторвусь от целительной влаги, она просто испарится, а я буду ходить как злая овчарка весь день и лаять на каждого, кто встанет на пути или скажет слово поперек. И только тогда, когда последняя капля была выпита, соизволила убрать графин обратно и открыть дверь. Я ехидно улыбнулась, увидев на пороге Олю, прижимающую мокрое полотенце ко лбу. От нее пахло перегаром так же сильно, как духами на балу. Она молча прошла в комнату, рухнула на кровать и раскинула руки в стороны, став похожей на морскую звезду, выброшенную на берег.

– И тебе доброе утро, алкашонок, – ласково промурлыкала я и шикнула от боли, пронзающей виски. Осторожно присела на край кровати, закинула ноги подруги на свои и облокотилась ладонями о матрас, прикрыв глаза.