Книга Хозяйка молодильных яблок, страница 89 – Иви Тару

Будивой крякнул, кулаком себя в грудь ударил, слезы сдерживая. Клятва, данная пред богами, не рушится. Если сватовство еще можно было отменить, то тут уж все, считались парень с девкой мужем и женой.

– Это ты, зятек, решил так от свадебного пира освободиться? Раз обряд, считай, свершился, – пошутил он, но глаза все равно предательски блестели.

Стрижак засмеялся, хотел сказать, что и пир, и праздник на три дня, все будет, но не успел…

За тыном раздался топот копыт, крики, бабьи охи и ахи.

– Эй! Боярина ищем! Тут ли?

– Тут я! – крикнул Стрижак. – Что надо?

Во двор въехали несколько всадников; он узнал гридней княжьей дружины.

– Беда, боярин, воевода княжий Турила зовет тебя срочно в столицу вернуться. Вот послание тебе от него.

Стрижак взял берестяной свиток, залитый сургучом, чтоб не раскрыли раньше времени. Пока печать ломал, спросил:

– Как узнали, где искать меня?

– Да по дороге попался купец один, трясся зайцем, твое имя повторял; вот он и сказал, что встретил тебя и что ты в Прибытково направлялся. А так мы уже все села и деревни возле Семидола объехали.

Турила писал коротко, но четко: «Бояре заговор учинили, княгиню с волхвой в башне заперли, князь в безумие впал, теща его с Бурогневом в союз вошла. Сам я еле из города вырвался. Жду тебя на реке у порогов».

Гонец от Турилы не пустой прискакал: вел в поводу вороного коня, к седлу которого оказались приторочены доспехи и меч. Стрижак улыбнулся, коня по холке потрепал. Нет ничего лучше на свете, чем верный друг, что в любой беде выручит.

Он быстро надел доспех, опоясался мечом, повернулся к хозяину дома, обнял его. Потом подошел к Милаве, к себе прижал.

– Не самым лучшим наше житье начинается, но потерпи, родная. Скоро вернусь к тебе.

– Возьми с собой, – попросила она. Не верилось, что так быстро счастье ее кончилось. – Обузой не стану, а может, и помогу чем.

Стрижак покачал головой.

– На битву иду, не на пир. Ничего, уладится все, тогда и прибудешь в столицу.

Будивой с дочерьми и Горыней долго смотрели всадникам вслед. Милава дождалась, когда пыль от копыт на дорогу осела, и побежала в сад, домашним наказав за ней не идти.

Вскоре она вернулась, скрылась в светлице у себя и вскоре вышла, одетая по-дорожному: в сапожки, шерстяную свиту поверх сарафана, волосы суконной шапкой покрыла, на поясе – кожаная сума да отцовский нож в ножнах.

Будивой сразу все понял, но даже слова против не сказал, сам Чубарку из конюшни вывел. Та за ночь отдохнула, овса наелась и теперь радостно мотала гривой, ожидая новую поездку. Милава подол сарафана подобрала, в седло села, а под ним мужские порты надеты. Елеся аж руками всплеснула, увидев, как сестра ее в дорогу собралась: то ли девка, то ли парень, сразу и не поймешь.

– Скажи сельчанам, батюшка, что яблоня больше никого не тронет, но и они пусть к ней не лезут, а береги ее пуще глаза ради меня и памяти матушки моей. Прощайте. Если будет милость богов, то свидимся.

Чубарка тихонько заржала и припустила рысью. Сельчане из калиток выглядывали, но больше бузить не пытались и к старосте с обидами на побои от дерева не ходили. Слухи-то по селу разлетались, что мучная пыль от чиха. Все уже знали, что Будивой тестем боярину Семидольскому стал, а с ним шутки плохи.

***

Бурогнев сидел на отдельном от других бояр месте, выложенном подушками и расшитыми золотом покрывалами. Место это законным для него было: он хоть и удельный, но все же князь – самый близкий родич князя Семидольского. Остальные думные бояре сидели по лавкам вдоль стен, кто с хмурыми лицами, а кто, напротив, под опущенными веками радость сдерживал.