Книга Василиса Прекрасная и царевич, страница 16 – Елена Эйхен

Замерла на пороге.

Изба сияла чистотой. Пол блестел. На столе — горшок щей, каша, горка пирогов, кувшин киселя. Зёрна аккуратно ссыпаны в чистый мешочек.

Яга медленно обошла избу. Провела пальцем по полке — ни пылинки. Понюхала щи. Откусила пирог. Пересыпала зёрна из ладони в ладонь.

Потом уставилась на меня. В мутных глазах появилась опасная ясность.

— Как ты это сделала, девка? Одна?

— Благословение матушкино помогло, — ответила я. Технически не соврала.

Яга прищурилась.

— Благословение, говоришь? Хитра ты. Ладно, заработала ужин. Садись.

Она плюхнулась на лавку, налила себе щей. Ела жадно, по-стариковски чавкая. Обычная еда. Никакого поедания человеческих костей.

— Вы очень устали, — заметила я. — Тяжело одной со всем справляться?

Ложка застыла на полпути ко рту.

— Чего?

— Большое хозяйство, лес огромный. Вы одна следите за всем. Это требует колоссальных усилий.

— Что за дурь несёшь⁈ — Яга вскочила. — Я те не подружка, чтоб душу изливать!

— Вижу, используете агрессию как защитный механизм, — кивнула я. — Это нормальная реакция на попытку эмоциональной близости, особенно после длительной изоляции.

Яга открыла рот. Закрыла. Снова открыла.

— Ты… ты вообще кто такая?

— Я просто замечаю детали. Например, вы принимаете валериану от бессонницы. Тапочки мягкие любите, нога, наверное, болит. Косметикой пользуетесь, хоть и прячете. Вы не монстр, бабушка. Вы человек, который очень долго живёт в одиночестве.

Лицо Яги прошло через целый спектр эмоций. Ярость. Недоумение. Страх. Снова ярость. И что-то ещё — растерянность?

— Никто… никто никогда… — она осеклась. — Да я тебя сейчас!..

— Можете съесть, — согласилась я. — Но это не решит ваших проблем. Одиночество останется.

Яга застыла с занесённой рукой. Потом медленно опустила её.

— Ты странная, девка.

— Возможно. Но я умею слушать, если захотите поговорить.

Какое-то время она молча смотрела на меня. Потом хмыкнула и снова села за стол.

— Поговорить она, значит, желает… — протянула, будто пробуя слова на вкус. — Век за веком живу, не сосчитать уж, — никто рта не открывал. А тут девка пожаловала…

Она замолчала, уставившись в щи. Я ждала.

— Триста лет, — вдруг глухо сказала она. — Триста лет в этом лесу маюсь. Знаешь, отчего черепа на заборе торчат?

— Защита?

— Компания, — усмехнулась Яга горько. — Хоть мёртвая, а всё ж не одна с сумерками да ветром.

Это же клинический случай социальной депривации. Триста лет изоляции — неудивительно, что она стала такой.

Но тут взгляд Яги изменился. Стал острым, подозрительным. Она проследила, куда я смотрю, и поняла, что мой взгляд скользнул к печке. К тайнику.

Медленно поднялась.

— Что ж ты видела, девка? — голос Яги заскрипел, как старый сундук.

Сердце ухнуло. Врать бессмысленно — почувствует.

— Я… я просто осматривалась, пока прибиралась, — выдавила я.

Яга подошла к печи, провела когтистыми пальцами по кирпичам, отодвинула заслонку. Тайник — цел. Но когда она обернулась, в глазах её уже полыхал холод.

— Много ты знаешь, чересчур много, — протянула она. — И умна больно. А с умных, знаешь ли, толку мало — живут коротко.

Она двинулась ко мне, щёлкая железными зубами. Костяная нога бухала о пол.

— Жаль-то как… — вздохнула Яга, почти ласково. — Жаль. Да нельзя теперь тебя живой оставлять — порядок такой, стародавний…