Книга Сильвер, страница 52 – Оливия Левез

– О, бери, что хочешь, дорогуша. Я в эти сумки даже не заглядываю. Хотела избавиться от ненужного барахла, да не знаю, с чего начать. Вся эта одежда мне уже давно не подходит.

– Мне нужно платье для рождественского дня, – делюсь с ней.

Потом снова разворачиваюсь, чтобы уйти, предварительно помахав ей, этой пожилой даме, стоящей в узком темном коридоре.

И вдруг на мгновение во мне вспыхивает чувство…

Одиночество.

Я колеблюсь. Потом громко и четко, так, чтобы она точно услышала, рассказываю свой план на завтра.

И оставляю Бетти в дверном проеме удивленно смотрящую мне в спину.

Канун Рождества – это время, когда человеческие семьи наполняют чулки фундуком и яблоками, катаются на ослах и жарят каштаны на огне, открывают крышки пианино, поют песни, в последний момент покупают и упаковывают подарки.

Канун Рождества – это время, когда Дудлс отказывается ложиться спать, Финч работает допоздна, а Стелла плачет над замороженной индейкой: ведь все ее горшки из папье-маше вышли неудачными. Вместо того чтобы жарить каштаны, Стелла сидит спиной к радиатору и безучастно смотрит на коробку с кроссовками.

– Тут написано, что ее нужно размораживать двадцать четыре часа. Зачем я купила такую большую?

– Обувь? – переспрашиваю я. Мне тяжело расслышать ее слова, потому что Дудлс воет. Уже 01:07, а она все еще отказывается идти спать.

– Индейку.

Я не могу ей сказать, что размер индейки не важен, иначе мой сюрприз с гостями не получится.

– И зачем я их купила? – Она пинает обувную коробку. – После того как я им купила одинаковые костюмы эльфов, Финч и Дудлс запретили мне покупать им одежду без них. Что на меня нашло? Они ему не понравятся.

Она снова засовывает бумагу обратно в кроссовки и накрывает их крышкой. Прячет лицо в ладонях.

Я хмурюсь.

– Хотите, я спою рождественскую песню? «Feed the World» или «Mistletoe and Wine»?

– Что? Ради всего святого, не надо. Вина. Или лучше кофе. Так я хоть не засну… – Ее голос обрывается.

Я варю полный кофейник и наливаю ликер «Рождественский пудинг» в одну из ее маленьких винтажных рюмок. Добавляю на поднос шоколадный батончик «Curley Wurley», приношу ей. Стелла пытается нащупать кончик клейкой ленты. Пеппер лежит рядом с ней, прямо посреди упаковочной бумаги с принтом из праздничной брюссельской капусты. Наверху Дудлс грохочет стулом о пол своей спальни. Так она имитирует взлеты ракеты. Ее типичное занятие, когда она злится.

Стелла не глядя засовывает в рот батончик и говорит нечто совершенно неразборчивое. Я забираю у нее клейкую ленту. У меня есть идея.

– Что ты делаешь с мукой? – спрашивает Стелла и зевает.

Я заканчиваю посыпать скотч мукой и растираю ее по его поверхности.

– Вот, смотрите, край! – показываю ей, она оживляется. – Я на «VidFlip» видела, как это делают.

– Боже, и правда! – Стелла опустошает рюмку с ликером. – Ммм, «Рождественский пудинг», вкусно. Ты такая смышленая.

– Хотите еще одну? – спрашиваю я через какое-то время. Но она не отвечает. Она спит. Пеппер кладет подбородок на плечо Стеллы и смотрит на меня. Мы сегодня навещали Трехпалого, и она устала: много бегала за Элвисом по парку.

Я накрываю их обеих одеялом. И людям, и животным нравится, когда их укутывают.

Оставшись в одиночестве, я думаю: «Теперь ты можешь вернуться на Обожженный холм и ждать там Харибду. Обновила бы Защиту, показала бы Основателям, что ты выяснила».