Книга Предзимье. Осень+зима, страница 133 – Татьяна Лаас

— Иди!

— Да… — он сжал челюсти и вышел из палаты чуть ли не печатая шаг.

— Прощай… — последние слово она ему сказала уже в спину, когда Кот закрывал дверь. Он дернулся от этого «прощай!» и плотно закрыл за собой дверь.

Плакать не хотелось. Совсем. Тая с самого начала знала, что этот день рано или поздно наступит. Она готовилась к нему заранее, все же Кот был близким другом. Да, бывало, что они месяцами общались только по телефону, потому что Кот из-за службы часто бывал в разъездах. То, что они встречались почти тайком, Таю никогда не смущало — она терпеть не могла повышенного интереса к себе. Внимания прессы к собственной персоне она бы не вынесла. И все же она знала, что этот день рано или поздно настанет. Правда, она думала, что это будет связано с его женитьбой, а никак не со смертью императора. Сейчас оставалось только надеяться, что Павел выживет в борьбе за власть.

Он сегодня ни разу не назвал её Асюшей. Он даже Гордею не позволял так называть Таю, сам придумав прозвище через долгую трансформацию «Осени-Осеньки-Осюши».

Кажется, сегодня придется прощаться и с Гордеем.

Забавно. Она думала, что уйдет она, из-за ритуала Снегурочки, а уходят они. Впрочем, какая разница. Сердцу все равно больно. Тая бросила букет на тумбочку — пока заниматься им желания не было. Она помнила, как в юности она с подружками засушивала цветы, чтобы хранить их как память в девичьих альбомах. Цветы из этого букета она сушить не будет. Ни за что.

…Ника примчалась второй. Она была встревожена и немного заплакана — даже консилер не смог это скрыть. Тая её понимала — судьба Вероникиных ребенка и мужа зависят от неё, а она умудрилась попасть в больницу. Ника, принеся несколько букетов «от девочек», как сама сказала, и фрукты, не находила себе места: она сходила и набрала воду в вазу, которую нашла на подоконнике, она расставила в ней букеты, она раскладывала в тарелке, которую выпросила то ли на посту, то ли у сестры-хозяйки, фрукты, она рассказывала про Женю, которую к Тае не пустила личная медсестра, присматривающая за ней, она извинялась за Карину, которую не отпустили дела мужа, она пересказывала все то, что услышала про Дашу в городе и молнеграмме, но умудрилась промолчать о муже.

Тая не выдержала её мельтешения и тихо попросила:

— Ника, сядь уже.

Та прикусила губу и закачала головой. Ясно — еще одна в истерике. Тая мягчее мягкого сказала, пытаясь достучаться до подруги — та в таком состоянии и наломать дров может, Даша вон уже вчера отличилась:

— Ника… Ничего не изменилось. Все договоренности в силе. Я выпишусь завтра или послезавтра в крайнем случае, и мы все успеем. Я дала тебе слово — все будет хорошо. Не волнуйся.

— Тая, но ты… — Ника была на грани — вот-вот и покатятся слезы. Руки теребили платок. Глаза виновато бегали.

Тая сказала очевидное:

— Тебе нельзя волноваться. Нельзя. Поверь, мы справимся.

Ника нашла в себе силы бледно улыбнуться:

— Спасибо тебе. Тебя мне само провидение послало. Я бы не знала, что делать, если бы не ты.

— Мы же подруги. Все мы. Так поступил бы любой. Передай Жене, если у меня останутся деньги, то я помогу и ей.

Ника качнула головой:

— Даже не пытайся с ней об этом говорить — Женя гордая, она обидится раз и навсегда.

У неё зазвучал походник, и Ника извинившись и попрощавшись, понеслась прочь, обещая навестить завтра.