Книга Журавли летят на запад, страница 63 – Анна Рябинина

Но знаю, что поможешь мне ты. Знаю, хоть и никогда не говорила с тобой, что ты поймешь меня, что ты меня поддержишь. Чувствую, так отчаянно, так горячо, что мы поймем друг друга с первого мгновения встречи.

Когда Сунь Ань рассказал мне про тебя, я сама посоветовала писать тебе письма, но он решил, что ему нечем поделиться. Вот как – а мне есть чем. Я знаю, что мои письма никогда до тебя не дойдут, но это ведь и не так важно, верно? Я просто хочу рассказать тебе.

У тебя очень красивое имя, Ван Сун, на английском оно пишется как «Сонг», песня. Сунь Ань объяснил мне, что «Ван» – это хозяин, и я все думала, нравится ли тебе твое имя. Мне кажется, оно тебе подходит – потому что ты можешь сама себе быть хозяйкой, ты можешь забрать у мужчин право приказывать тебе, потому что в твоем имени буквально заключена власть. Чжоу Хань объяснил мне, что ванами у вас в Китае называли правителей, царей, королей. Ты песня, и ты королева – как же тебе повезло с твоим именем.

Меня зовут Моргана. Это от древневаллийских слов «море» и «круг», мне оно тоже нравится так сильно, ведь все мы движемся по кругу – рождается и умираем, а когда умираем, то уходим в море. Чжоу Хань однажды сказал мне, что хотел бы умереть в Англии, и чтобы его прах развеяли над Темзой – мне эта река никогда не нравилась, она вся пропахла дымом, она такая неповоротливая и безмолвная, но он прав, на самом деле – все мы вернемся в наши реки, и мне нравится быть рекой, ведь все женщины всегда были чуточку ближе в смерти, чем мужчины, и меня радует эта власть над тем, чего мужчины боятся.

Они могут отобрать у меня мое право говорить, выбирать, вступать в брак по любви и носить брюки, коротко стричь волосы и учиться в университете, но они никогда не обретут власть над чисто женским ремеслом смерти, и мне нравится, что я связана с тем, что мужчины никогда не смогут подчинить.

Мой муж не любил это имя, он все старался его сократить, только варианты никогда не ложились на язык. Было Мора – но он этого имени тоже веяло смертью, была Гана, но мне не нравилось, как звучит такое имя, в нем было что-то рваное, неровное, было Ана, и именно так он чаще всего меня и называл, но это была не я.

Он любил Ану, которую себе придумал – мягкую, внимательную, влюбленную в него по уши. Я такой никогда не была, но от меня этого и не требовалось, с ним жило две девушки: одна – это я сама, Моргана, другая – та, кого он хотел видеть, но мне было все равно, когда появлялась эта, вторая.

А твое имя любили те, кто был тебе дорог? Как его произносишь ты? Я так хотела бы услышать».

Моргана поднимает голову от бумаг и смотрит на часы – уже почти полночь, но спать не хочется совершенно. Она носилась по Лондону так, будто у нее выросла пара крыльев за спиной – воодушевленно, счастливо, совершенно не замечая преград на дорогах. Лондон всегда был ворчливым стариком, наматывающим туман шарфами на шею, но после такого долгого отсутствия шарф ослаб, и у нее даже появилась возможность дышать.

И поэтому она хотела вдохнуть как можно больше.

Первым делом она пошла к Тауэру – молчаливому, хмурому, дышащему всей громадой камней едва-едва слышно. Она так любила звон часов здесь – пробирающий до самых костей, пересчитывающий ей каждый позвонок. Тогда она закрыла глаза и сделала последний шаг по мостовой – и врезалась в кого-то.