Книга Журавли летят на запад, страница 62 – Анна Рябинина

Дом, в котором они остановились, не высокий – всего три этажа, но сейчас кажется, будто они стоят на самой горе. Город перед ними раскидывается во все стороны – маленькие узорчатые крыши, свет фонариков и свечей в окнах, а дальше, куда только хватает взгляда – светлячки с золотистым теплым светом, маленькие души-бабочки с голубовато-серебристым, у горы, у деревьев, дальше, где изгибается хвост далекой реки.

– Нравится? – тихо спрашивает Мэй.

– Очень, – выдыхает Жильбер. Париж таким никогда не был – суетливый круглыми сутками, с дымом труб, шумный, говорливый. Жильбер обожал его всей душой, но теперь оказалось, что существуют и другие города, живущие по иным законам и правилам.

– Раньше тут было еще красивее.

– Разве может быть еще красивее?

– Ну конечно, – смеется Мэй. Его смех звоном осыпается на крышу, чуть тревожит летающих бабочек, рассыпается по крышам домов. Жильбер оборачивается на него и видит еще одно чудо: Мэя, который выглядит таким родным этой земле, с огнями, отражающимися в глазах, с сверкающими под луной серебром волосами, с длинными одеждами, рукава и подол которых терялись во мраке. Будто Мэй сам – и эти годы, и эти деревья, и крыши, и тихий шепот засыпающих людей.

– А разве ты можешь ходить по крышам? – вдруг глупо спрашивает Жильбер. – Сестра рассказывала, что у них изогнутые козырьки, чтобы нечисть в дом попасть не могла.

Мэй смеется еще раз – громче, и ветер подхватывает листья у их ног, взметает в небо, шуршит кронами, ударяется о чье-то брошенное на дороге ведро.

– Мне можно.

И Жильбер ему почему-то верит.

Мэй сейчас кажется таким юным – и очень старым. Мальчишкой, которому нравятся проказы, стариком, так сильно уставшим от мира, смехом, печалью, сном, приходящим к людям и садящимся в изголовье. Нет, все же правильное Жильбер дал ему имя – он прекрасен, хотя едва ли хоть один человеческий язык может это описать.

– И сколько тебе веков? – тихо спрашивает он.

– О, очень много! Я давно не считал, – беспечно отзывается Мэй.

Может быть, и правильно. Какая ему теперь разница?

Мэй сжимает его руку чуть крепче, делает шаг вперед. Он таким удивительно счастливым в этот момент – будто открыл Жильберу все тайны мироздания.

– У тебя такое смешное лицо, когда ты чему-то удивляешься, ты знал об этом? – весело спрашивает Мэй.

Жильбер хочет обидеться, поддеть в ответ, только обнаруживает, что злость и обида, которые совсем недавно клокотали в его душе и расплескивались кипятком на сердце, куда-то делись. Может быть, перегорело.

Может быть, злиться, когда перед тобой весь мир дышит светом и счастьем, тяжело.

«Я не знаю, смогу ли когда-нибудь увидеть тебя, но хочу верить, что есть что-то выше – и нас, и этого города, и даже железных дорог, рек и коней, что-то, что соединяет нас в другом мире, и я верю, что ты поймешь меня, ты сможешь прочувствовать то же, что чувствую я, ведь это все, что мужчины оставили нам – чувства.

А потом начали за них укорять, да.

Ты знаешь, ты должна знать, какая злость клокочет внутри, когда думаешь – а я ведь живу в мире, который создали они, и подчиняюсь правилам, которые придумали они, я молчу из года в год, потому что их не интересует, что я думаю. Я хочу кричать, но кричать мне запрещают, ведь это невоспитанно, я хочу ругаться, а я ругаюсь, когда говорю все это Сунь Аню и Чжоу Ханю, а Чжоу Хань напоминает мне, что женщинам ругаться так зло нельзя, это некрасиво. И это Чжоу Хань! Тот Чжоу Хань, который считает, что он просвещенный и умный, а какие все остальные? Они никогда не захотят нам помочь.