Книга Забитая жена для генерала дракона, страница 62 – Кристина Юраш

Голос мой дрожал не от слабости — от борьбы.

От того, что внутри меня всё сжималось и рвалось: одна часть тела рванула назад — к нему, к теплу, к жизни. Другая — вперёд, к свободе, к покою, к тишине, где не надо больше бояться разоблачений и мужа.

Он не отпустил.

— Нет, — сказал он. Просто. Без угрозы. Без просьбы.

Как будто это слово — не отказ. А приговор. Мой. Его. Наш.

— Я кому сказала? — вырвалось у меня хрипло, почти с клокочущей яростью.

Глаза защипало — не от слёз. От злости на саму себя. На то, что я всё ещё чувствую, как по коже бежит огонь от его прикосновения. Как под ладонями его рук напрягается живот. Как сердце стучит не «беги», а «останься».

— Нет… — повторил он. Только сейчас я услышала — в этом «нет» не было власти. Был страх и мольба.

Я резко вдохнула. Мотнула головой, будто могла сбросить не только его руки, но и всё — запах его кожи, тепло его дыхания, память о его губах на моей шее.

Подняла глаза к роскошному потолку — к алебастровым завиткам, к золотой люстре, к драконам, которые смотрели сверху с безразличием богов.

— Может, хватит этих игр? А? — выдохнула я, и голос мой дрогнул, треснул на половине предложения, будто стекло под ударом. — Мы — взрослые люди, Эллинер. Я не ребёнок, чтобы устраивать спектакли «хочу — не хочу», «целую — не прощаю». У меня нет сил. У меня нет желания. У меня… уже нет ничего.

Он молчал.

Только руки — сжались чуть крепче. Как будто пытаясь удержать то, что уже утекает сквозь пальцы.

— Прекрати этот театр, Эллинер Моравиа! — вырвалось у меня со всей яростью, накопившейся за эти дни, за эту ночь, за всё, что было между нами. — Оставь его для своих людей! Я не твоя очередная игрушка, которую надо сначала сломать, потом собрать, чтобы снова разломать! Я просто хочу… просто хочу тишины. Покоя. Безопасности. Не твоей страсти. Не твоих обещаний.

Я рванула вперёд — резко, отчаянно. Но его руки — как цепи.

Я попыталась пальцами разжать пальцы на своей талии — впилась ногтями в его костяшки, как будто могла вырваться силой. Но не могла. И это бессилие — хуже боли. Хуже унижения. Оно напомнило мне ту ночь у камина:

«Дёрнешься — убью».

— Я дам тебе безопасность, — наконец сказал он. Голос — почти мольба.

— Я же сказала! — выкрикнула я, и в голосе прорезался истерический смех. — Побереги это для очередной шледи! Я уверена, ей это понравится! Ей понравится, что ты называешь её «моя», целуешь так, будто не жил до неё, обещаешь всё — и забываешь за час!

Я выдохнула — рвано, больно.

— А я… Я не хочу быть твоей. Ни на час. Ни на ночь. Ни даже на поцелуй.

Он молчал.

Но руки не разжимались.

А внутри меня всё горело: не от желания. От боли, которую он не осознаёт, но создаёт.

— Отпусти меня, — прошептала я уже почти без звука. — Пожалуйста…

И в этот миг его губы коснулись моей шеи.

Не страстно. Не жадно.

А с такой болью, что я почувствовала, как дрожит его челюсть. Как он сдерживается. Как он сам — на грани.

— Я не знаю, как тебя отпустить, — прошептал он.

— Просто разжать пальцы, — произнесла я, понимая, что сдаюсь.

— Не разжимаются, — услышала я голос в своих волосах.

Я закрыла глаза.

И впервые за всё это время захотела повернуться.

Положить ладонь ему на щеку. Сказать: «Я всё понимаю. Но и ты меня пойми. Я не хочу быть очередной шледи. Домашней шледи, которую можно использовать за неимением других или заполнять ею перерывы…».