Книга Кофейные чары Герцогини, страница 31 – Кэлли Рин

Однажды утром, во время очередного заседания совета, где Малькольм пытался протолкнуть новый указ о «чрезвычайных полномочиях» на время «отсутствия герцога», на площади перед цитаделью внезапно раздался шум — топот копыт, окрики, звон доспехов.

Сердце Элинор замерло. Она подбежала к окну.

И увидела его. Каэлан. Он сидел на своем боевом коне, запылённый, в походных, помятых одеждах, но с прямой спиной и взглядом, в котором пылал холодный огонь. За ним выстраивались его стражники, а также несколько незнакомых людей в одеждах столичных чиновников.

Он спешился и, не глядя по сторонам, тяжёлыми шагами направился ко входу в ратушу. Народ расступался перед ним, замирая.

Малькольм, услышав шум, побледнел. Его уверенность мгновенно испарилась.

— Ваша светлость! Какая неожиданная радость! — залебезил он, но голос его дрожал.

Каэлан проигнорировал его. Его взгляд пробежался по собравшимся и остановился на Элинор. В её глазах он увидел не упрёк, не торжество. Он увидел бесконечную усталость, огромное облегчение и… надежду. Этого было достаточно.

Не говоря ни слова, он прошёл к председательскому месту и, положив руку на спинку кресла, обвёл собравшихся ледяным взглядом.

— Все указы, подписанные в моё отсутствие, — объявил он громовым, не терпящим возражений голосом, — отныне считаются недействительными. Заседание совета объявляется закрытым. Все в срочном порядке prepare отчёты о произошедшем за этот срок. Герцогиня, — он повернулся к Элинор, — пройдёмте. Нам нужно обсудить… положение дел.

Это был не вопрос. Это был приказ. Но в его тоне сквозь стальную официальность пробивалось нечто иное — признание её силы и готовность наконец-то выслушать. Их долгая разлука подошла к концу. Теперь предстояло самое трудное — разговор.

Он вёл её не в свои покои и не в её, а в нейтральную территорию — в библиотеку. Приказал никого не впускать и закрыл дверь. Тишина в огромной зале, пахнущей старым пергаментом и воском, стала вдруг оглушительной.

Они стояли друг напротив друга, разделённые не пространством, целой пропастью невысказанных обид, боли и предательства.

Каэлан заговорил первым. Не с извинений. С фактов.

— Я ездил в столицу, — сказал он, его голос был низким и усталым. — Я изучал архивы. Нанял лучших экспертов. — Он указал на портфель, брошенный на стол. — Часть документов по делу моего отца… они подделаны. Мастерски, но подделаны. Использовались чернила, которые начали производить в Валерии only five years ago. И есть… магический отпечаток. Чужой. Холодный.

Элинор слушала, не шелохнувшись, боясь спугнуть этот момент трезвости.

— Почему… почему ты не поверил мне тогда? — выдохнула она, и её голос прозвучал как шёпот.

Каэлан отвернулся, смотря в окно на вечерний город.

— Потому что я боялся, — признался он с такой горькой прямотой, что у Элинор перехватило дыхание. — Боялся, что ты скажешь правду. А правда была в том, что мой отец… мой идеал, мой герой… был не святой. Он был политиком. Жестоким, готовым на риск. И его смерть… это была не только вина твоего отца. Это был просчёт в его собственной опасной игре. Мне было проще ненавидеть тебя, чем принять это.

Он обернулся, и в его глазах стояла такая naked боль, что Элинор сделала шаг towards него.

— А я… я была просто напуганным ребёнком, — тихо сказала она. — Я слышала обрывки, догадывалась… и молчала. Не из злого умысла. От страха. И этот страх преследовал меня все эти годы. Я боялась, что ты узнаешь, и именно это произойдёт. Так и случилось.