Книга Пекарня «уютный очаг» и её тихие чудеса, страница 2 – Дарья Кун

А в печи подрумянивались булочки с корицей, и весь Веридиан вдыхал их запах, даже не подозревая, что вместе с ним вдыхает маленькое, самое обыкновенное чудо.

Веридиан просыпался медленно, нехотя, как котёнок, потягивающийся в луже солнечного света. Ночь отступала, унося с собой последние намёки на прохладу, а вместе с ними таял и серебристый иней, украшавший травинки в палисадниках и оконные стекла домов. Первыми, как всегда, подали голос воробьи, устроившие шумную перепалку под крышей старого почтового отделения. Затем, лениво зевнув, распахнул свои ставни трактир «Серебряный кот», и утреннюю тишину спугнула жестяная вывеска, раскачиваемая лёгким ветерком. Но истинным сигналом к началу дня для всего Веридиана был не петух и не первые шаги по мостовой. Им был запах.

Запах из пекарни «Уютный очаг».

Он струился из широкой кирпичной трубы, клубился над крышей, смешивался с туманом и опускался на спящий городок, просачиваясь в щели под дверями и в приоткрытые форточки. Это был плотный, осязаемый, почти вкусный воздух. Сладковатый дух брожения опарного теста, тёплый, хлебный аромат только что вынутых из печи багетов, пряная, согревающая душу нота корицы и кардамона. Это был запах, который обещал, что всё будет хорошо. Всегда.

Внутри пекарни царил тот особый, предрассветный полумрак, который бывает только в местах, где вот-вот родится что-то прекрасное. Свет одной-единственной медной лампы с зелёным абажуром отбрасывал тёплые блики на медные кастрюли, пучки сушёного чабреца и подвешенные к балке связки лука. Воздух дрожал от жары, идущей от дровяной печи – огромной, могучей, сложенной из речного камня и глины, сердца этого дома. Она тихо потрескивала, нашептывая свои каменные сказки, а по стенам танцевали отражения живого огня.

Элинор – Элли для тех немногих, кого она подпускала достаточно близко, – стояла у большого дубового стола, замешивая тесто. Руки её двигались ритмично, почти механически, но в этой механичности была глубокая, многовековая медитативность. Ладони, сильные и ловкие, вдавливали в эластичную, податливую массу, складывали её, поворачивали, снова вдавливали. Мука, как мелкий снег, покрывала её запястья и передник с вышитым жуком-скарабеем – символом превращения, даром от бабушки Агаты.

Она была не похожа на Агату. Та была круглой, шумной, похожей на добрую печёную картофелину. Элли же вытянулась, словно тростник у ручья. Стройная, почти худощавая, с лицом, которое скорее можно было назвать выразительным, чем красивым – с большими серыми глазами, слишком прямым носом и упрямым подбородком. И характером – тихим, слегка отстранённым, сколоченным из внутреннего стержня и лёгкой грусти, которую она носила с собой, как фамильную драгоценность.

Но когда она работала с тестом, что-то от Агаты в ней просыпалось. Тот же сосредоточенный, поглощённый взгляд, то же умение слушать тихий голос ингредиентов. Она вела безмолвный диалог с мукой, водой, дрожжами. Сейчас тесто было упрямым, тугим. «Ты сегодня не выспалась, – словно говорило оно ей. – И мысли твои разбежались, как испуганные мыши». Элли вздохнула, присыпала стол мукой и с новым усилием налегла на ком. Нужно было отдать ему часть своего тепла, своего спокойствия. Закваска была живой, она чувствовала настроение пекаря.