Книга Пленница Кощея, страница 18 – Полина Змееяд

Советники с Кощеем и другие дела обсуждать принялись, и снова меж собой договориться не могли: Яга со Змеем ругалась, Финист — с Водяным, Леший — тот со всеми сразу, да слова такие заворачивал, что аж у меня уши горели, хоть я на своем веку всякого наслышалась. Милавушка так и вовсе столбом замерла, вздохнуть не решаясь. Нет, так дело не пойдет: не место нам тут больше.

Испросив у Кощея разрешения, я тихонечко Милаву за руку взяла, да из залы и вывела. Пусть себе наместники спорят, царь их как-нибудь уймет, а я и так не в свое дело влезла с песней этой иноземной.

Кощей Бессмертный

Унять спорщиков удалось, насущные вопросы мы разрешили, да не дело это — столько распрей промеж разными частями леса. Когда Яга снова на Горыныча ругаться принялась, остановил я всех и поднялся.

— Хватит. Здесь и сейчас ничего не добьемся, только зря воздух сотрясаем. Иначе поступим: проеду я вскоре по Черному лесу, все ваши владения проверю, на месте и споры разрешать будем.

Согласились наместники и замок, наконец, покинули. Только водяной у двери задержался.

— Ладно поет Ядвига Еремеевна, — молвил он, мутным взглядом на лестницу поглядывая, — Отправь ее ко мне в пруд. Русалкой станет, я ее жемчугами речными одарю, будет жить, как королева, и песнями ласкать мой слух. Такое дело как раз по ней.

Злость меня взяла отчего-то, хоть водяной и дело говорил: песни русалочьи — какое-никакое, а все ж дело, и убивать Ядвигу тогда не придется, но все же чуял я, что рано нам с ней еще прощаться.

— Нет, Водяной. Пока мест и здесь для нее дело есть, — а вот какое, говорить не стал.

Спорить наместник речной не решился, поклонился в пояс и вышел, следы мокрые на полу оставляя. Я же дождался, пока скроются все они за поворотом широкой дороги, вскочил на коня и помчался в самую чащу леса.

Тяжесть непривычная сковала грудь. Летели мимо меня деревья, ветками острыми едва по лицу не задевая, птицы вспуганные с веток поднимались, крыльями шумели, а я и не видел ничего перед собой. Стояли перед глазами локоны медные, да глаза зеленые, хитрые. А на душе — такая тоска, что хоть топись. Правда, толку от того будет мало.

Забравшись в самую темную чащу, огляделся. Луна уже села, солнце еще только первые лучи из-за горизонта показало, и темень стояла под деревьями. Да только яркие перья птицы Сирин издалека заметны.

Сидела она на высокой еловой ветке, сверкала глазами рубиновыми и меня поджидала. Меньше всех она на человека походила из вещих птиц: только лицом, пожалуй, женским, но и на нем клюв птичий красовался, и все тело, как у крупной орлицы, перьями покрытое, переливалось даже в тусклом свете звезд.

Завидев меня, встрепенулась птица, глаза еще щ=шире распахнула и глянула куда-то поверх головы. Всегда она так делала, когда видела что-нибудь интересное.

— Ничего тебе не скажу, царь Кощей, зря приехал, — защебетала она, и голосок тонкий подрагивал. — Правду тебе знать не следует, а за сказками к своей певунье возвращайся.

— Сговорились вы все, что ли! — я с досады чуть мечом по ветке не рубанул, да что в том толку? Только дерево портить.

— Нам-то зачем? Молвим все мы, птицы, по-разному, да видим-то одно и то же. К кому ни пойди теперь — любая ничего не скажет, для твоего же счастья ни звука не проронит, хоть режь!