Книга Пленница Кощея, страница 16 – Полина Змееяд

— Он ведь добра хотел, царь Кощей, неужто наказывать за это следует? — спросила Милавушка.

Кощей на нее как на дурочку поглядел и улыбнулся мрачно.

— Добра — не добра, а в дела смертных мы, жители Нави, вмешиваться не должны. Коли хочет кто, кроме Яги, с людьми якшаться, так пусть и уходит к ним навек. Коли нарушим Закон — тьма на землю найдет ужасная, смерть от нас отвернется, и боги Яви отрекутся, и тогда все больные, старые и увечные вместо покоя посмертного вечно страдать станут.

Милавушка руками всплеснула да слезами залилась. Я же на Гамаюна-проказника внимательно посмотрела. Стоял мальчика, голову опустив, кудри буйные черные на глаза слезящиеся упали. Руками дрожащими мял кушак, узорами причудливыми вышитый, но молчал.

Жаль стало мальчишку: по глупости, не со зла ведь на нас беду накликал. Однако же и Кощей прав: виноват он и вину искупить должен. Да только как же ему помочь, я-то ни над наместниками, ни над Кощеем никакой власти не имею.

Вспомнилась мне вдруг старая песня Византийская. Снова я к Кощею повернулась и молвила тихо:

— В таком шуме и гаме ни правды, ни согласия не добиться. Позволь мне, царь Кощей, спеть для гостей твоих. Они же пусть под напев мой каждый о своем подумают, да может, на спокойные головы как-то меж собой и поладят?

Взглянул на меня царь задумчиво, я же сжалась вся. Думала — откажет мне в глупой просьбе, однако же он Мавку подозвал и приказал ей гусли принести. Девка сметливая кивнула, и метнулась куда-то за дверку маленькую. Долго пропадала, шум в зале все нарастал, распалялись наместники, каждый на своем стоял, уступать остальным не желал.

Принесла Мавка гусли, яркими цветами расписанные. Я струн пальцами едва коснулась, а они уж и запели-заиграли. Кощей, это заметив, хотел советников своих окликнуть, да пришел мой черед его останавливать. Головой я покачала, а про беся подумала, что насильно мил не будешь. Коли захотят гости царя меня услышать, так послушают.

Побежали пальцы по струнам. Я уж думала, что и забыла, каково оно — на гуслях-то играть, да руки сами простые мотивы помнили. Лился струнный звон поначалу тихо, и лишь когда заметила я, что голоса смолкли, и все прислушиваться стали, тогда и громче заиграла, а вскоре и запела.

Песнь о странном смиренном чудотворце, что родился за века до нас близ далекого Иерусалима, творил чудеса и учил прощать, полилась сама собой, будто и не была я еще вчера седой старухой с голосом хриплым.

Дрожала в воздухе песня, боязно мне было о других богах в царстве Навьем петь, да других песен с нужными словами как-то и не припомнилось. О прощении говорил тот странный чудотворец, и сказывал, будто раскаявшийся и искупивший пред ликом небес ценнее того, кто от добродетели не отступил ни на шаг, ибо сложнее покаяться, чем вечно чистоту блюсти.

Яга цокнула, руки на груди сложила и отвернулась. Да голову все ж опустила и прислушивалась. Змей кивал задумчиво, Леший посмеивался ехидненько, будто план мой нехитрый разгадал, водяной же глаза прикрыл, да кажется, только голосом моим и упивался, смысла не разбирая. Кощей же загрустил, голову руками подпер и сидел неподвижно. Сердце у меня дрогнуло при виде взгляда глаз темных: казалось, неверно я поступила, зря песню иноземную затеяла, однако де если бы хотел царь, рукой по столу бы хлопнул и меня остановил. Да песня все лилась, никто прервать не осмелился.