Книга Игры титанов: Вознесение на Небеса, страница 242 – Хейзел Райли

Я поднимаю голову, чтобы посмотреть на него, но он уходит от взгляда.

— Тогда зачем ты здесь? Арес, можешь идти, правда. Я не знала, что…

Он сразу меня пресекает:

— Я здесь из-за тебя. Дай мне сделать хоть что-то хорошее после всех своих косяков.

— Ты и так много сделал, Кейден.

Я чувствую, как он напрягается, и тут же жалею, что назвала его вторым именем. Вдруг ему неприятно.

— Мне нравится, как ты его произносишь. Меня так никто не зовёт. Даже братья. Единственный раз я слышал его от матери — и она не вкладывала в это ту мягкость, что у тебя.

Одной рукой я глажу тыльную сторону ладони Ньюта, другой — колено Ареса. Моя реальность отбивается пиканьем аппаратов и ускоренными ударами его сердца.

— Больницы я боюсь с тех пор, как лежал в одной сам. В одиннадцать, — шепчет Арес, хрипло, ломко. — В отделении интенсивной терапии. В медикаментозной коме.

Я беру его лицо ладонями и заставляю посмотреть на меня:

— Арес, ты не обязан это рассказывать. Пожалуйста, остановись, я не хочу, чтобы ты…

Он не слушает и продолжает:

— Моя мать… — запинается. — Моя мать пыталась меня утопить в море. Плавать она меня не учила. Мы были только вдвоём. Она — торчок алкоголик, а я — плод перепихона ради пары граммов. Она меня никогда не хотела. И вот, после одиннадцати лет побоев и равнодушия, она повезла меня на пустынный пляж, ранним утром. И попыталась утопить. У меня оказались хорошие лёгкие. Но врачи всё равно ввели меня в медикаментозную кому, чтобы я не мучился — думали, не выкарабкаюсь. А я проснулся через три месяца. На восстановление ушло два года, после — попал в приют. Дальше ты знаешь: странные люди с манией на греческую мифологию и всё такое.

Мне нечего сказать. И в то же время сходятся недостающие куски. Те разы, когда он говорил, что не выносит запаха соли или хлорки. Не хватает ещё одного ответа.

— Почему тебе нравятся грозы?

Уголок его губ чуть взлетает:

— Потому что в то утро, когда она держала меня за шею, с головой под водой, было прекрасное солнце и ни ветерка. Абсолютный покой. И я слышал её слова. Слышал: «Ты это заслужил», «Перестань дёргаться, сам хотел!». Если бы была хорошая гроза, гром заглушил бы её голос. И сейчас я бы его не слышал в голове.

Мои слёзы теперь — от чистой боли. Прежний ужас вернулся, но не из-за брата — из-за рассказа, который я только что услышала. Похоже, у Лайвли есть одно общее: родители, которые их не хотели.

Я начинаю думать, что мне повезло. Деньги у нас не водились никогда, но у меня хотя бы был отец, который меня любил.

Мы с Аресом встречаемся глазами — и плачем оба. Я едва справляюсь со всхлипами, а он — без звука. Эта тишина, в которой он показывает свою боль, режет сильнее, чем любые слова.

— Не плачь из-за меня, Хейвен Коэн, — мягко журит он. Шмыгает носом. — Ты уродлива, когда плачешь.

Я пропускаю мимо ушей эту гадость — знаю, он просто пытается отвлечь.

— Я рада, что ты жив, Арес.

Он опускает голову, я поднимаю её ладонями. Провожу по его лицу и стираю каждую слезу с бледной гладкой кожи.

— Кто бы мог подумать, что в итоге я не такой уж и мудак. У меня просто mommy issues. Может, мне и правда стоит переключиться на сорокалетних…

— Зачем ты пытаешься разрядить разговор фигнёй?

Он отшатывается, будто от пощёчины. Кадык дёргается вниз:

— Потому что, когда я говорю о своих проблемах, чувствую, что становлюсь грузом для других. Так что я предпочитаю уводить беседу в сторону и освобождать людей от тяжести под названием «я». Меня этому всю жизнь учили.