Книга Игры титанов: Вознесение на Небеса, страница 311 – Хейзел Райли

— Если я выйду отсюда живой, тебя там, снаружи, не будет, — напоминаю ему.

— Бейся за свою сраную жизнь!

Он срывается на крик. Как ни стараюсь отгородиться от его голоса, который лезет мне в голову, полностью заглушить не получается. Сжимаю зубы до боли.

— Аполлон. Давай, — говорю.

— Аполлон, я засуну этот пистолет тебе в задницу и выстрелю, если наведёшь его на неё, — рычит Арес. Он единственный, вместе с Хайдесом, кто ещё не сдался очевидному. А должно быть так.

Пока Аполлон пытается их унять, я позволяю себе один-единственный взгляд на кого-то из семи, стоящих справа от меня. На лицо, которое мне нужно увидеть в последний раз.

Гермес. Он прирос к месту, доброе лицо залито слезами, дрожит губа. Я улыбаюсь — и живу надеждой, что он улыбнётся в ответ, прежде чем Аполлон вернётся ко мне.

— Мы же собирались считать звёзды вместе, — шепчет он, расширенными от шока глазами глядя на то, что вот-вот случится.

Я отвожу взгляд; ком в горле грозит удушьем. Я больше не могу сидеть тут и ждать смерти.

— Делай, Аполлон. Сейчас. Хватит.

Просить второй раз не нужно. Я закрываю глаза и поднимаю подбородок повыше, показывая: целься в голову.

Хайдес орёт, несёт какую-то дурь и повторяет моё имя столько раз, что меня мутит. Зевс и Посейдон вжимают его в землю, чтобы он не рванулся и не попытался поймать пулю собой.

Перед выстрелом — крик Хайдеса.

После выстрела — общий визг всех остальных.

После выстрела — я не чувствую боли.

Кто-то зовёт по имени Гермеса.

Я распахиваю глаза. Гермес стоит передо мной, закрыв меня собой. Пуля меня не задела. Она попала в него.

Меня тошнит.

В мозгу вспыхивает момент нашей первой встречи. Я была в саду, в Йеле; Лайвли шли гурьбой, пока Ньют и остальные объясняли мне, кто есть кто. Гермес поймал мой взгляд и подмигнул.

Мой лучший друг. Парень с золотыми волосами и запахом клубники. Синие, как море, глаза и улыбка, которая умеет вытаскивать из любой черноты. Самые тёплые и душные объятия на свете.

Мой маленький Герми.

Я давлю в себе рвотный спазм и, в панике, бросаюсь к нему. Тело Гермеса валится набок; с трудом удерживаю. Опускаю на холодную траву, на спину, чтобы видеть его глаза. Вокруг никто не решается пошевелиться или издать звук.

— Что ты наделал, Герм? Какого чёрта ты наделал? — срываюсь на него. Мои слёзы падают ему на лицо.

Пуля вошла в грудь. Я прижимаю ладонь к его торсу — и она тут же в крови. От одного вида этого на моей коже всё плывёт. Гермес хрипит, несколько раз сглатывает и пытается говорить.

— Не трать воздух, — одёргиваю, мягко. — Дыши ровно. Терпи. Боль уйдёт. Не напрягайся.

Он не слушается. Улыбается:

— Когда Афи… когда Афродита умерла… она умерла и по моей вине. На той крыше я встал перед ней, чтобы она не пострадала, если всё пойдёт под откос. А когда пошло — это она оттолкнула меня и закрыла собой. Я не сдержал обещания. Особенно потому, что в тот момент мне стало так страшно, что я позволил себя оттолкнуть. Я был сильнее её. Мог упереться. Я испугался на секунду — а когда смелость вернулась, было поздно, — он кашляет. — Это мой шанс исправить.

Слишком много чувств накрывают разом, парализуя. Злость — за то, что он сделал, чего я бы никогда не пожелала ему делать. Отчаяние — потому что он умирает у меня на руках. Ужас — от того, что только что произошло, и такая тошнота, будто я выплюну сейчас каждый орган.