Книга Игры титанов: Вознесение на Небеса, страница 32 – Хейзел Райли

— Это мы, Хейвен, — шепчет Аполлон. — В приюте. Нам было по пять лет.

— Вы были неразлучны, — рассказывает Кронос мечтательным тоном. — Воспитательницы говорили, что вы — дополнения друг к другу. Два разных способа мыслить, противоположные, но не способные существовать по отдельности. Два разных разума, которые вместе творили чудеса.

Меня мутит. Я благодарна себе за то, что не притронулась к еде. И точно не притронусь. Не могу даже смотреть на фотографию, что лежит передо мной. Просто не могу. Это значит не только то, что мы с Аполлоном знакомы всю жизнь, и что Кронос уже тогда решил сделать меня своей Артемидой… Это значит, что я — приёмная. Но это невозможно. Значит ли это, что мой отец не мой настоящий отец? Что Ньют — не родной брат? Или он тоже был там? Он всегда знал, что я ему не сестра?

Больше всего меня пугает то, что я ничего этого не помню. Совсем ничего. Ни малейшего воспоминания о приюте. Но ведь это такой опыт, который невозможно стереть из памяти. И я даже не могу обвинить Кроноса во лжи — фотография говорит сама за себя.

— Ты была удочерена, Хейвен. Ты должна была вернуться домой со мной, Реей и Аполлоном. А не с твоим отцом и Ньютом, — подытоживает Кронос, словно ему было мало того, что я уже увидела.

Эти слова привлекают внимание Хайдеса: он отрывает взгляд от Персефоны и поворачивается ко мне.

— Что?

Я не успеваю найти в нём опору. Потому что Персефона касается его руки, и Хайдес тут же поворачивается к ней. И если то, что я только что узнала, стало для меня ударом, то это — контрольный выстрел. Потому что то, как он на неё смотрит… Этот взгляд невыносим. От него мне кажется, что я лишняя.

Вдруг воздух становится тяжёлым, удушающим. Я с трудом вдыхаю. Осознаю, что встала, только когда приходится приложить усилие, чтобы распахнуть огромную дверь, через которую вошла. Через мгновение я уже бегу прочь.

Глава 8. НАСТОЯЩАЯ ПЕРСЕФОНА

«Филаутия» — это любовь к себе, которая в положительном смысле проявляется как самоуважение, а в отрицательном — как эгоизм или разрушительная любовь.

Я почти бегу по коридору, с греческими колоннами по бокам. Почти несусь, словно Кронос вот-вот настигнет меня и силком вернёт в столовую, чтобы снова пытать меня видом Хайдеса и Персефоны или фотографией меня и Аполлона в детстве.

Позади раздаётся голос, трижды зовущий меня по фамилии:

— Коэн, чёрт возьми!..

Я вылетаю из виллы прямо в парадный сад, где две недели назад впервые встретила Кроноса и Рею. Ночью он освещён множеством тёплых огоньков. Даже яблони видны отчётливо, каждая со своими разноцветными плодами.

— Хейвен, когда тебя зовут, можно хотя бы откликнуться и притормозить! — раздаётся за спиной сердитый и слегка запыхавшийся мужской голос.

Я игнорирую его. Ухожу к углу сада, туда, где фруктовые деревья растут особенно густо. Там, может быть, удастся оторваться от назойливого преследователя. Мне нужно побыть одной. Никто сейчас не сможет помочь. Даже Хайдес.

— И куда ты, мать твою, собралась? — ворчит за мной Арес, возобновив погоню.

Я уже почти у яблони с алыми плодами, когда чья-то рука резко хватает меня за запястье. Я дёргаюсь, стряхиваю хватку, но Арес снова цепляется за меня, словно ничего не произошло.

— Что тебе нужно?

— Для начала мне нравится, когда на меня смотрят, когда я говорю, — зло шепчет он. — Так что поверни своё симпатичное личико ко мне.