Онлайн книга «Четверть часа на супружеский долг»
|
Ей так это было нужно! Так нужно! Не помощи — кто и как ей теперь мог помочь? — а всего лишь поддержки! Одного ободрительного слова, одного поддерживающего жеста! Просто почерпнуть немного мужества. Но ей не на кого было опереться, и не в ком было черпать мужества. У неё осталась только она сама — и теперь она могла положиться лишь на себя. Боль никуда не ушла и не стала меньше — но мысль о том, что она может положиться на саму себя, её ободрила, и она, по крайней мере, выбралась из истерики. Слёзы ещё катались по её лицу — но это были тихие слёзы, через которые пыталась выйти наружу боль. Отвернувшись от окна, за которым видела всё то, что было источником её боли, Диэри сжала пальцами виски, пытаясь собраться с силами. Но сил не было, и не было мужества — сердце раздиралось на куски под топот копыт, уносящих её всё дальше от дома. — Растоптана под топотом копыт… — пробормотала она и вздрогнула. Строчка была пронзительной и удачной. Она завозилась в поисках своих вещей — по крайней мере, что-то своё ей оставили! — и вскоре достала любимую записную книжку и карандаш. Строчки полились из сердца быстро — пронзительные, острые, выразительные. Карету трясло на лесных ухабах, и от этого почерк стал резким, буквы срывались, неслись за дрожащей рукой, создавая ещё и графический ритм. Боль Диэри выходила так наружу — потоком слов, собранных в рифмующиеся строки. Так становилось легче дышать; так становилось возможно — быть. Стихи её, как зыбкая едва заметная тропинка, выводили её из дремучей еловой чаши страхов. Она писала о том, что в ней мучилось и плавилось, и обида на близких, чувство преданности, страх перед будущим обретали словесную плоть, исходили из-под её руки на бумагу и словно бледнели внутри неё. Каждое новое найденное слово, каждая строчка словно уменьшали боль внутри неё — по капле эта боль выходила наружу, складываясь в стихи, рваные, нестройные, некрасивые — её учитель словесности всегда её ругал за неуместное и «уродливое» словотворчество! — но искренние и настоящие. Так прошла пара часов, сложившихся в поэму из боли и отчаяния. Наконец, Диэри отложила карандаш и перечитала написанное. Дышать стало легче. Вырвавшаяся наружу и обретшая новую плоть боль уже не жгла изнутри; слёзы высохли, и мыслям вернулась ясность. Отложив записную книжку, Диэри устремила взор в окно — мимо проносились непроглядные еловые леса, иногда разбавляемые речками и болотами. «Что мне делать теперь?» — родился в ней главный вопрос. Неизвестность. Неизвестность такая же тягучая, как густой туман в еловых ветвях вокруг. Уравнение из одних сплошных неизвестных. Она мало что знала про Вера-Несс — кого интересует мелкое княжество со столь же мелкой историей и почти незаметной культурой? Диэри знала только то, что время от времени её предки завоёвывали это княжество, а потом оно вновь возвращало независимость. Значит, веранессцы свободолюбивы? Горды? Обладают какой-то самобытностью, которая не позволяет им признать себя частью более великой и могучей страны? Беспросветный туман неведения закрывал будущее, готовый вновь взорваться острыми иглами страхов. Вздохнув, Диэри на свободном листе отметила первый пункт своего плана: «Узнать историю Вера-Несса». Она не представляла себе, как выглядит столица Вера-Несса, где живёт её правитель и каковы условия в его доме, комфортно ли там — или нет даже элементарных удобств? Веранессцы были, по крайней мере, христианами, и это немного обнадёживало, — выходит, хотя бы часть традиций и быта у них должны совпадать, и там, куда она едет, есть, очевидно, храм. Значит, одна часть её жизни останется без изменений: она по-прежнему будет посещать службы, молиться, соблюдать посты и отмечать привычные праздники. Пасха, Рождество — хоть эти важные для неё точки останутся неизменными. |