Книга Откупное дитя, страница 113 – Юля Тихая

— Не помню, — удивляется Матина. — Ну, думаю, нет. А зачем?

— Ну да, незачем…

Люди!..

Люди не умеют понимать, где кончается один лес и начинается другой. Это и ведунам иногда понять сложно. Если идёт большой кусок леса под рубку, хорошо бы понять, как на это ответят лесные силы.

Часто с ними нетрудно договориться. Если лес велик, а рядом с будущей вырубкой шумят люди, силы часто отходят в сторону, подбрасывая разве что несколько неприятных подарочков. Ну, сломает какой-нибудь дурак ногу, а другой в трёх соснах заблудится, всего и беда.

Иногда же лесные силы мстят кроваво и изощрённо, пожирают деревьями целые деревни, проглатывают и перемалывают. Если же люди исхитряются целый лес, пусть и маленький, убить… не такая за это большая цена — лихорадка.

«Мои все померли», говорила Жатка. Думаю, не ошибусь, если скажу: это она увидела во сне. Потому что девочка, которая росла у Матины в доме, не зря считала себя сиротой.

Потому что настоящая Жатка, болезненная дочка Матины, конечно, в той лихорадке умерла. А вместо неё силы подбросили ко двору подменыша, маленькую сироту из погибшего леса.

— Половинная кровь? — спрашиваю я у Чигиря.

Он понимает, конечно, всё то же, что и я. И теперь размышляет, взвешивает.

Отцом у подменыша был, наверное, человек. Может быть даже, кто-то из семьи Матины, — кто-то, кто теперь уже умер. Была бы она настоящая лесная девка, умерла бы вместе с лесом.

— Наверное, — решает Чигирь.

Я тоже не могу придумать ничего умнее. Матина смотрит на нас с надеждой, а я не понимаю теперь, что ей сказать: что дочь её надо было ещё пять лет назад хоронить? Или что дочь её, наверное, всё-таки жива, просто стала ближе к другой своей половине?

— Вот чего не понимаю, — негромко говорю я Чигирю. — Сердце почему утром остановилось? С чего бы?

Чигирь склоняет голову так и эдак. А потом вдруг кхекает, мрачнеет.

— Есть у меня одна мысль…

✾ ✾ ✾

— Она, наверное, потому и красивая, — говорю я, пока Чигирь скачет по полкам, шелестит чем-то, стучит, рыскает. — Матина. Ты же заметил тоже? Странная, колдовская красота, для такой маловато будет притирок и снадобий. А как Жатка пропала, так она сразу подурнела. Лесная девка делилась своими чарами, так думаю. Может, и сама не замечала.

— Угумс, — рассеянно говорит Чигирь. — А ты не помнишь, где?..

— Где что?

— Смерть!

— Какая смерть?!

— Которая в бутылке!

Тут и я, наконец, понимаю, — и бледнею.

Много у знахарки трав и снадобий, одно другого сильнее и могущественнее. Есть среди них такие, что открывают свои секреты только тем, кто умеет говорить с силами. Если такие, что поднимут с постели последнего доходягу. Есть и совсем страшные, ужасные зелья.

И самое жуткое из них — ведьмина смерть.

Иногда, когда ведьма умирает, не передав своё искусство ученице, она выдыхает его в воду, и такая вода становится колдовской, особенной. Та, кто её выпьет, сама станет ведьмой — если только не помрёт, пока из неё будет выходить благодать.

— Куда Ляда её ставила, помнишь?

— Подальше, — я хмурюсь, но не могу вспомнить в точности. — Я отвод глаз ещё поверх кинула. Куда-то в дальний угол… не видишь?

Я зажигаю пару лучин, разгоняя темноту, приставляю табурет. Чигирь скачет среди баночек, плошек, горшочков и веников, засовывает клюв в каждую щель. Я перебираю пальцами стеклянную посуду, морщу лоб и пытаюсь вспомнить тот тёплый осенний день, когда Ляда показывала мне свои богатства.